Но почему так больно, почему так противно? И не от него, а от себя, от своей же слабости и наивности.
Девушка сидела в темноте, вцепившись ногтями в плечи, сжав зубы, оставляя кровавые отметины на белой чувственной коже. Содрать противную плоть, изрезать себя до самых костей, вывернуть наизнанку поганую слабость и боль, уничтожить, сжечь. Найти в себе силы сопротивляться нарастающему безумию — и дать ему отпор. Из глаз в глаза, мечом к мечу, как истинный воин. Сражаться до последнего, а не скулить, как загнанный в угол щенок. Много ли уважения вызовет её раболепие? Да никакого. Сломает — и в ус не дунет, дальше пройдёт. Нет. Она не такая.
И снова эта тихая улыбка, полуприкрытый взгляд спокойных глаз — и такое же тихое «мой Призрак». Не снедай её тогда ощущение собственного стыда и не желай она сохранить остатки и без того утраченной гордости, тут же отвесила бы пощёчину. Дикая, безграничная ненависть смешанная с безумным, безотказным влечением. Хоть на край света — и клин в сердце при первой же угрозе. Но не в спину. В открытом бою. Бодрым, трезвым, с оружием в руках. Если так — она не станет его тенью, но превзойдёт его. Станет выше, сильнее. И тогда, возможно, он наконец признает её как равную. Перестанет видеть образ и примет человека.
Лишь под утро, успокоившись и вытерев последние слёзы безмолвной истерики, девушка смогла заставить себя уснуть. Плевать на всех, плевать на всё. Её бой только начинается.
***
В сознание ворвался оркестр и хор солдатских голосов, призванный поднимать людей на великий бой в забытых песках. Жёлтый туман, английский лев — ничто не гроза великой армаде Лиса пустыни, ибо лязгают цепи, грохочет мотор: танки по Африке мчат в весь опор! Жаркий песок раскалённый и знойный день — не помеха для настоящего военного. Все жители дома жили в условно строгом расписании и даже соблюдали какую-никакую дисциплину. Наверное, Сон тоже со временем привыкнет к этому. Фюрер уже сидел у его кровати и требовал пробуждения провинившегося подчинённого: сегодня им предстоит много дел. Но сначала, разумеется, завтрак, а лишь после — всё остальное.
Устало отдав честь, Сон принялся одеваться, и после — отвёз Адольфа в столовую, где их уже ждал Мальц с тарелками ароматно пахнущего картофельного пирога с плавленым сыром.
Слушая немецкие марши и пылкую трапезную речь Фюрера, Сну подумалось, что неплохо было бы развесить на кухне соответствующие плакаты. А с другой стороны — зачем. Этот замок и без того полон самых разных чудес, и излишество может привести к разрушению образа чего-то великого и непредсказуемого.
