– Ну что за вздор вы тут несёте! Вы возомнили себя психологом? Откуда вам вообще знать, что я чувствую или не чувствую? Придите же, наконец, в себя!
«Неужто, я его задел?»
– Да вы вообще хоть о чём-нибудь думаете, кроме своего телескопа? – Я попал в самое яблочко. Его брови резко вскинулись, как от внезапной боли, рука потянулась, чтобы прикрыть от удивления рот, но он быстро спохватился, сжав её в кулак.
– Откуда…вы узнали?
– Какая сейчас разница, ведь я угадал? Играете в великого мастера у себя в гараже по ночам? Развлекаете себя его сборкой, как детским конструктором, а на работу приходите, оставив все эмоции в детальках и инструментах. Сочувствие, вот что должно быть у настоящего доктора! Вы же, видимо, тоже припрятали его в металле и отвёртках!
Лёгкие опустели, и я больше ничего не мог сказать. Я знал, что стрелял ему в самое сердце и ни о чём не жалел. У меня не было ни малейшего желания перевоспитывать его, но меня задевала его бесчувственность. И я совершенно не мог понять, почему меня так сильно это взволновало. Я взъелся на телескоп, на его чёрствую натуру. Сердце ныло за родителей, перед которыми он отчитывался, не выразив ни капли сожаления. И также сильно сердце ныло за него самого, ведь я считал его чуть ли не своим другом. Или же просто хотел им стать.
Три дня спустя я сидел на бесцветной траве в каком-то чистом дворе: такой она казалась из-за мрачности этой ночи. Она была мне по душе. Ближе к окраине города, где нельзя было потеряться во взглядах прохожих, я сидел, запрокинув голову, и наблюдал за звёздами. Было ли этой моей привычкой – мысленно посылать свои тревоги ночным светилам, или же просто совпадение, я делал это, чтобы их неяркий свет хоть немного озарял мой разум. Я не мог уловить суть и понять смысл моего поведения. Я казался себе жалким за то, что следил за чужой жизнью больше, чем за своей. Думал о том, что ближе Виктора Ивановича у меня и нет человека. Думал о том, что среди этих тысяч и тысяч звёзд я была словно одинокая безжизненная планета, крутящаяся сама по себе в таком бескрайнем космосе.
Знакомый голос донёсся до моих ушей. Но он был переплетён с каким-то звонким, мелодичным и ясным голоском. Виктор Иванович шёл с ребёнком. Точнее, шёл он сам, а дитя катил в инвалидной коляске, на ручке которой висел пакет внушительных размеров. Белокурый мальчик, бездвижно сидевший в коляске, улыбнулся мне издалека, обнажив белые, как снег, зубы. Виктор Иванович, встретившись со мной взглядом, направился ко мне. Мы не поздоровались, даже не кивнули друг другу, но мне не хотелось обижаться на него в присутствии такого миловидного ребёнка. На вид ему было лет 7-8, тоненький, с почти прозрачными руками, он радостно вскричал:
