Спускаться по склону было совсем не трудно. Сапоги уминали мягкую землю, пригибали шелестящую траву, распугивая кузнечиков, а мои глаза щурились, почти не моргая, заглядывали в прорези амбразур. Внутри всё смерзлось в ком льда.
Можно было сколь угодно уверять себя в мощи собственной психики, но вон они, дула пулеметов. А мы с Пахой — на линии огня. Как в тире — немцам стоит лишь шевельнуть стволом, прицелиться поточней, и выдать очередь. Но молчат же…
Я переступал подрагивавшими ногами, стараясь не отвлекать себя посторонними мыслями. Дойти… Только бы дойти… И уже ни свернуть, ни вернуться нельзя.
Пашка сопел позади, шурша муравой. Его тень шаталась рядом с моей, прыгая поплавком. На мгновенье я отвлекся на убитого, по чьему опухшему лицу переползали жужжащие мухи, и страх колкой льдинкой тронул сердце.
«Нет-нет, все в порядке, — суетливо успокаивал я себя, — немцы нас не видят! Вот, заболтали, вроде…»
Чужая речь, невнятная и грубая, донеслась до нас с Пахой, струясь из бойниц. Вороненые дула «эмгачей» поникли, холодно взблескивая, словно черные змеи, выглядывающие из нор.
«Да мы уже рядом совсем…» — метнулось в голове вымученное удивление.
Сглотнув всухую, я неловкими пальцами выдернул чеку, перехватил рифленое тельце гранаты — и отпустил рычажок. На счет «два» зашвырнул подарок в амбразуру, мигом отшагивая. Ломов подскочил к соседней бойнице, закинул обе «лимонки» — и распластался на теплом, щербатом бетоне. Грохнуло вперебой, гася крики, из амбразур выдуло огнистый дым. Торопливо семеня, я обежал ДОТ и спрыгнул в оплывшую траншею. Напряжение, что сковывало меня, развернулось в болезненное нетерпение — я почти стонал, спеша покончить с грязным делом. Ссыпавшись по ступенькам в сырую потерну, выбежал к полуоткрытой герметичной дверце, и резко потянул ее за край — толстый металл согрел мои холодные пальцы.
— Осторожно! — крикнул Павел за спиной.
— Я осторожно…
В тесном тамбуре плавал синеватый дым, дверь в боевой каземат — нараспашку, и тишина. Настороженно всматриваясь, водя стволом МП-40, я вошел, наступая на гильзы, разбросанные по бетонному полу.
— Да-а… — затянул Ломов.
Три гранаты выпотрошили немцев. Четверо их было или пятеро, не понять — мертвые тела перемешались в мерзкую кучу, сочившуюся кровью. Стены и потолок исчирканы осколками и заляпаны ошметками плоти.
— Зови наших, — устало вытолкнул я. — Пусть спускаются.
— Есть!
Паха убежал, а мне приспичило выпить — руки тряслись, в ногах слабость… Нашарив в металлическом шкафу с погнутыми от взрывов дверцами заветную алюминиевую фляжку, я отвинтил крышку. Ого! Тянет ха-арошим коньячком! То, что надо… Не брезгуя, приложился губами к горлышку и сделал глоток. Еще и еще, задыхаясь и кашляя.
