Он посмотрел на меня с жалостью и сказал после паузы:
— Лягушка молчала, как могилы моих врагов. Знание твоего истинного имени мне не поможет, ужасный Кошмарик. Я знал его с тех пор, как твоя мать произнесла его, но я не могу зачаровать тебя им.
Я охнула. Я забыла это.
— Думаю, тебе лучше сказать мне, почему я ощущаю себя так, словно умираю, — мой голос был слабее, чем мне нравилось.
Его ладони замерли надо мной, словно он пытался понять, куда их опустить.
— Ты не можешь биться со своей ролью. Я говорил тебе, что никто из нас не может выбирать свою роль. Мы можем лишь признавать, что играем роли.
— Этого мало, — выдавила я. Мне этого не хватало.
— Это убьет тебя, если будешь бороться.
— Дай мне нож, — сказала я.
Его растерянное лицо вызвало у меня смех, несмотря на боль, но он вытащил длинный тонкий кинжал из рукава и вручил мне. На рукояти была вырезана голова ворона, клюв был открыт. Я осторожно взяла кинжал, порезала кончик пальца.
— Раскрой ладонь, — сказала я, он послушался, и я дала капле упасть на его ладонь. — Вот тайна, за которую ты торговался, — процедила я. — Наверное, лучше заплатить, пока я еще жива.
Его глаза блестели, расширились.
— Тайна в этом — я еще не решила покончить с нашим браком, и я не уверена, что хочу этого. Эта капля моей крови твоя.
Может, это была боль. Может, сильное желание жестокости, которое не покидало мое сердце — желание, которое не вязалось со мной — но я не ожидала такого выражения его лица. Я ожидала любопытство или смех. Я ожидала, что он будет рад, что я сдержала сделку.
Но я увидела абсолютную ярость. Она исказила его лицо, и он задрожал, словно волна накрыла его, это началось от его макушки и побежало по его телу до уже почти заживших ран и черных сапог.
— Что ты наделала? — прорычал он.
— Я думала, тебе понравится, — я удивилась, губы казались опухшими, пока я пыталась выражаться сквозь шок. — Я думала, что ты решишь, что это достойный подарок, чтобы показать, что я ценю твое желание быть моим другом.
Он склонился к моему лицу.
— Ты так хочешь покончить со своей жизнью, что бросаешь себя мне как использованную тряпку?
— Что? — я оттолкнула его. Что-то во мне было в восторге от его гнева. Что-то, жаждущее жестокости. — О чем ты говоришь? Я просто дала тебе то, чего ты хотел!
Он покачал головой, его тело дрожало, словно каждая его частичка отрицала это.
— Ты привязываешь меня к себе, — сказал он. — Ты в отчаянии. Это не сработает.
Он шутил, да? Точно шутил. Он начал это! Он должен был радоваться, что я подыграла!
