– Дженна… она немного перестаралась, – прочищая горло, добавляю я.
– Но ты именно этого и хотел. Ты выбираешь приставку «пере», чем «недо». И это опасное увлечение, – замечает старик.
Нам приходится идти очень медленно. Он облокачивается на трость, немного хромая.
– Вы всегда встаёте так рано? – меняю тему.
– Я жаворонок и одновременно сова. А с годами моя душа стремится к большему. Чем ближе к смерти, тем сильнее хочется прожить ещё одну минуту. Организм, душа, сердце, разум – они требовательны к каждой секунде, чтобы запомнить их. По молодости мы часто многое пропускаем и не замечаем, а в старости начинаем ценить то, что раньше казалось незначимым. Мы становимся ближе к земле. Такое происходит со всеми. Мы боимся не успеть запомнить какой-то момент или не увидеть его, поэтому ранний подъём и поздний сон для нас нормален. А ты? Привычка?
– Хм, наверное, выработанный режим дня. Я работаю практически каждую минуту своего времени, но пробежка даёт мне шанс проснуться и получить заряд энергии с утра. Да и ветер в голове порой тоже не помешает.
– Присядем? – Ноши-Нуто указывает тростью на несколько стогов сена, и я киваю.
– Вероятно, нам следовало взять машину или…
– Нет, мы уже пришли. – Старик опускается на сено, и я сажусь рядом.
– Простите меня за оскорбление, которое я, возможно, нанесу вам своим вопросом, но ваша жена похоронена прямо здесь? – Недоумённо показываю на землю под ногами.
– Нет, конечно, нет. Мы не хороним людей в земле. Мы распыляем их пепел в воздухе, чтобы дать полноценную свободу душе умершего. Обычно люди хоронят близких в замкнутом пространстве, позволяя телам разлагаться и умирать снова. Для нас это неприемлемо. Мы очень ценим свободу и выбираем близость к воздуху. И я бы предпочёл, чтобы наше общение произошло подальше от любопытных ушей.
Усмехаюсь от его слов и качаю головой. Наглый старик, но откровенный. Это очень подкупает. Я его даже винить не могу в том, что мы отошли от дома, а никакой могилы и в помине не было.
– Я не особо помню похороны, мне тогда было девятнадцать, тринадцать, девять и двадцать, когда мы хоронили родителей моих родителей. Мне было откровенно скучно на них, потому что особой связи не было. Но… хм, я бы, наверное, тоже выбрал свободу. Хотя многие выбирают именно могильные плиты. – Пожимая плечами, сжимаю руки в замок и смотрю на золотистый горизонт.
– Они созданы для живых, а не для мёртвых. Люди настолько боятся быть честными с собой, что выдумывают для себя необходимость наличия могильных плит. Если посмотреть на это со стороны, то человек приходит на могилу своих близких не потому, что ощущает утрату, а потому что эгоистичен и напуган. Он спрашивает каких-то советов и сам же даёт их себе. Он рассказывает о своей боли, переживаниях и неудачах, о радости и любви, обо всём. Но кто его слушает? Безжизненный кусок камня? Нет. Только он сам. Произнося каждую проблему вслух, он лучше понимает, как ему поступать дальше или же, наоборот, начинает жалеть себя. Наш род предпочитает быть открытым своей семье и людям. Мы учили своих детей, как учили в своё время и нас, что каждое слово, каждая проблема и каждое признание должны быть произнесены вслух. Без слов нет диалога. Без диалога нельзя двигаться дальше. Ошибки, которые мы совершаем, должны быть или решены, или получить прощение. Мы завершаем все свои дела именно так и, распыляя пепел над родной землёй, даём нашим любимым свободу и радуемся тому, что они имеют шанс на возрождение. Разговор с умершими может состояться в любое время, для этого не нужна могильная плита. Но люди предпочитают прикрываться именно кладбищами, лишь бы не быть честными с собой. – Он замолкает и откидывается на сено, вытягивая ноги.
