25.
До последнего вздоха не совершать ошибок возможно ли? Отвечать на все звонки, говорить только когда просят, вставать с первыми криками улиц, не торопиться и не опаздывать, не откладывать на потом что можешь сделать сегодня? Замечать всё, ускользающее от взгляда, не мечтать, не иметь великих целей, строго соблюдать правила, спасая себя самого, утопающего? Быть заштопанным, зашитым, где надо, начищенным до зеркального блеска, отутюженным до режущей остроты линий, с растянуто-вежливым ртом уступать своё место? Не задумываясь поддерживать разговоры о пространстве-времени, смысле бытия, о чувствах, когда приходит смерть? И не бросать вызов умертвляющей типологии, краями неверного выбора не ранить ног? Только стонать в ночи на льду простыни, захлёбываться болью ран от ножей остекленевших глаз. Нелепая игра в человека! До последнего вопля игра в стеснённых обстоятельствах, когда щербатые стены проулков пережимают артерии до потери сознания… Не прощать когтей загнанного в угол зверя можно ли?
26.
Вот я – живое пламя, испепеляющее непосвящённых. Смотри, я хожу по осколкам, мечтая о том, что никогда не случиться. Согретый собственной тенью, я избегаю смотреть в глаза жизни. Иначе я чувствую себя обязанным быть рядом с кем-то, обратившись хоть птицей, хоть камнем, хоть отражением леса. Вот я – притворившийся переплетением троп в лесной чаще. Смотри, я принимаю твою горечь, делая тебя подобной цветам, обжигающим руки тем, кто всё ещё бредит во сне. Расколотый на десятки солнц, я ослепляю странников, желающих убедиться, что они есть в этом мире. Иначе мне нужно скрывать свои чувства. А в них – вся моя сила. Вот я – пригвождённый к стене чужими тайнами, испитыми до дна виновными. Смотри, как засыпаю я над книгами больших городов, Не способный больше различать спасение от убийства. Уподобившись странному стечению обстоятельств, я касаюсь магических струн, извлекая звуки, пронзающие чистых сердцем. Иначе мне приходится быть деревом, что сбрасывает листву, прикрывая саваном остывшую землю. Вот я – вечно кочующий по карманам времени. Смотри, я разжигаю пламя из космической пыли, желая оставаться причастным к дыханью Вселенной. Сливаясь воедино с пятью океанами, я наполняю их движением, позволяя богу проходить сквозь имена. Иначе я осыпаюсь песком, что стирает следы, оставленные тобой в поисках своего племени.
27.
Механической рукой одёрнув штору, смотрю в глаза ночи. Так происходит после шумных снов, когда обрываются провода, и я впадаю в очеловеченное состояние. Я и ночь – вместе плывём в тумане, сложенном из двоичного кода. Она швыряет в меня раскалённые сгустки звёзд. Чтобы ответить взаимностью, я стараюсь сбросить аффективное оцепенение от потока воспоминаний, вспыхивающих в глубине упорядоченных нейронных связей. Когда-то я был кем-то, сейчас – исчисляем до сотой доли бита в секунду. В стальных отливах стекла не узнаю теперь, чьё это отражение. Конечная точка трансформации – уход с кольцевой в вечное, но не я выбираю направление исходящих электронных импульсов. Ночь играет с механикой, механика играет в человечное, катализируя невротические реакции в омуте гуманистического потока. С застывшим на щеках глицерином слёз я каждый раз задаюсь вопросом: «Кто я?». А ночь, безмятежно покачиваясь на бесконечных комбинациях иллюзорных образов, неизменно отвечает: «Всего лишь фантазия».
