21.
Странное утро. В небе петляют красные банты, брошенные восходом. Земля отзывается петрикором дождю, высвобождая перламутровую свежесть воздуха. Проспекты отбивают ритмы городской рутины скрипучими пружинами трамваев. Подобно железным кораблям они проплывают дрожью оконного стекла, застревая в мятой простыне отголосками беспокойного пробуждения. Если мир существует, пока на него смотришь – это же чудачество? Так ведь? В глубине сна маяком вспыхивают ответы, обречённые на угасание непрочитанными. Мимолётно… Иллюзорно всё, чего касается лезвие рассвета.
22.
Правда – лоскутное одеяло метафор, вырванных из контекста тонкого сна. Мы все – одно, мы – одна планета. И я не знаю, чего ещё стоит искать в бесконечных днях на отрезке жизни, встроенной в систему координат, где в нулевой точке – ледяные объятья тайн. Не связывая одно с другим, окоченелыми пальцами мы выскребаем из заточения интуиции соль многолетних споров об истинности сакрального. Но вечно падение в звёзды, хоть миллиарды шагов уже пройдено на пути к великому неизвестному, чей голос пробивается сквозь пучину прошлого. В экстазе первобытной пляски мы взываем к мудрости радужного змея, надеясь в шёпоте его услышать, куда направить взор. Но как только гаснут костры, и начинает серебром сыпаться небо, мы тянем к нему руки, умоляя не оставлять нас в одиночестве. Знай! Кто-то видит из глубин космоса, из глубин спящего времени как мы постигаем незримое, проживая секунды всеми возможными вариантами. Быть может, – это боги, которыми мы когда-нибудь станем, быть может,– которыми были…
23.
Едва зазвенел хрусталь рассвета, торговцы с окраин потянулись открывать лавки, где витрины усеяны броской угнетённостью вещей, а запылённые книги алхимиков свалены в угол, и амброзия мысли загнила в дырявых корытах. Нам не будут благодарны те, кто предпочёл пустые, но чистые руки ангелов, что мы вбиваем в землю. Ведь мы так почитаем смерть! Целуем черепа святых, считая, что нет лучшей доли Но как страшны эти заблуждения! Мы перестали видеть живых в пёстрых витражах смыслов
24.
Какой уж век бездвижен механизм пустого неба. На столе у окна – ворох чертежей – ночные бдения над схемой обители, куда вечны мои возвращения. Я нахожу защиту в тенистой крепости, не задумываясь над тем, ведомый я или ведущий. Я не смеюсь, не плачу, не жажду радости. Все проявления жизни – только линии геометрических фигур, из которых я складываю лабиринты храмов, понимая, насколько призрачны границы добра и зла.
