Все шло своим чередом до одного злополучного утра. В эту смену Роман Аркадьевич проснулся гораздо раньше обычного – Гриша все еще спал. Тяжело вздохнув, он размял ноющую шею и с кряхтением поднялся с кушетки. Воздух был непривычно плотным и влажным, дышалось такой взвесью с немалым трудом. Старик провел взглядом по жилячейке. Что-то не давало ему покоя, словно маленькая зудящая мушка на задворках сознания. Внезапно, он понял, что его разбудило. Из-под шкафа выкатился металлический шарик от подшипника, который уже давным-давно потерялся. Он медленно покатился к гермодвери. Это было невозможно на идеально ровном полу жилячейки.
Судорожно облизнув губы, Роман Аркадьевич тихо охнул. Во рту стоял сильный бетонный привкус. Не тратя времени на то, чтобы одеться, он бросился к двери, налег на вентиль и выскочил в коридор, чтобы проверить карандашную точку на дверях лифта. Но на этаже его больше не было, вместо дверей оказалась сплошная стена, выкрашенная зеленой масляной краской. В коридоре горели красные лампы аварийного освещения. Лестницы уходили в непроглядный мрак. Вместо шлюза, ведущего в соседний блок, глаза нашли глухое бетонное перекрытие. Заметив, что лампы начали моргать, словно готовы погаснуть, Роман Аркадьевич поспешил обратно в жилячейку. Он наглухо запер дверь, завернул вентиль и втопил кнопку полной герметизации отсека. С шипением запустилась система рециркуляции воздуха, и ячейка оказалась полностью изолированной от остального Хруща. Старик сполз спиной по двери. Лицо его исказила гримаса боли. Из глаз брызнули слезы. Забыл. Забросил. Наплевал на привычки. И их ячейку настигла Большая Перестройка…
Спустя семисменок, отец с сыном приспособились к жизни на новом месте. Хоть Гигахрущ и необъятен, но, тем не менее, даже в самых отдаленных его кластерах встречаются знакомые предметы быта. В небольшом закутке на этаже оказался автомат раздачи пищконцентрата. Он был старым и громоздким – такие перестали использовать еще до рождения Романа Аркадьевича. Его получилось легко обмануть – пара часов ковыряния с отверткой, и, вуаля – талон можно забрать назад после того, как обменял его на концентрат. Правда, система не позволяла делать это чаще раза в смену. Сколько Гриша не старался, но так и не смог обойти ограничение. А так как талон в ячейке оставался лишь один, приходилось делить односменный паек пополам.
К счастью, сирены здесь исправно оповещали о приближении самосбора. Он заливал этаж словно по графику – каждые два семисменка, и длился ровно тридцать четыре секунды. Еще одной странностью было то, что в отличие от мест, к которым привык Роман Аркадьевич, здесь во время самосбора за гермодверью не было слышно криков. Лишь едва различимый гул, словно работала небольшая компрессорная установка. Ликвидаторов поблизости, конечно же, не было. Судя по всему, строение вообще было давно заброшено. Так что как только сирены стихали, приходилось самим выходить из жилячейки, сгребать слизь в зловонные кучи и поджигать. Больше всего неудобств доставляли сапоги, выраставшие из стен после каждого самосбора. Их было очень неудобно выковыривать из бетона.
