– Учись, обучайся евангельскому образу жизни, верности очей, воздержности языка, порабощению тела, смиренному о себе мнению, чистоте мысли, истреблению в себе гнева! Вынуждают у тебя силою – приложи от себя; отнимают – не судись; ненавидят – люби; гонят – терпи; хулят – молись; умертви себя греху, распнись с Христом, всю любовь свою обрати к Господу.
Свт. Василий Великий
– Тим, – услышал он голос Лины. Лина преодолела тот же самый путь с камня на камень, что и он, и его имя прозвучало сейчас неожиданно у него над самым ухом. Горная козочка. Любезная серна. – Тим, – повторила она, – «Фрам» значит «Вперед!» А давай мы отправим его в открытое море. На дальнее плавание. Как раз попутный ветер. И тогда он будет не у тебя и не у меня. Он будет у океана. А океан – всюду. Океан – это вода. Это ведь и реки, и дожди, и мы сами. Потому что человек на 80 % состоит из воды. «Фрам» будет у океана, но ведь словно и с нами. Как будто всегда где-то рядом. А еще у океана ему будет лучше. Океан могучий и великий. И нам самим тоже лучше так. Словно как по книге Екклесиаста: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его» (Еккл.11.1).
Тим улыбнулся. Линка. Придумает же тоже.
– Прямо как наша с тобой дружба, – заметил он. – Не тебе и не мне. Богу…
– Вот именно, – вспомнила Лина. – Знаешь, как я читала: «Хорошо забыть человека в Боге, потому что помнит его Бог»[98]. Это ведь и есть, наверное, настоящая жизнь. Настоящая дружба.
Синее, синее море. Темноглазый Тима. Торжествующей, звенящей истиной через пронзительную, щемящую печаль она, наверное, все поняла: «Соблюдем взаимную мертвость, говоря друг о друге Богу: «Твое Тебе, – и да пребывает Твоим»! Люди, оживая безумно друг для друга, оживая душевною глупою привязанностию, умирают для Бога, а из пепла блаженной мертвости, которая – ради Бога, возникает, как златокрылый феникс, любовь духовная». Наверное, поняла. Только не знала, как сказать. «Твое Тебе, – и да пребывает Твоим»! Как это море. Как это солнце. Как темноглазый Тим.
Тимофей посмотрел на кораблик.
– Давай, – встал он. – Вон с того самого дальнего пирса.
Он взял ее руку в свою. Помочь добраться до берега. Такую худенькую, знакомую ладошку. Она чуть сжала его руку в ответ. Она знала. Она тоже знала: это он взял ее за руку в последний раз. «Лин…» Все-таки, Лин. Печальная весть. Словно как этот тоскливый крик чайки, пролетевшей вдруг над песком совсем рядом и пропавшей в небе. Как пропадут друг для друга сейчас и они.
