«Едины парус и душа…»[48] Тим тоже еще не знает. Это будет их общее с Линой решение. «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф.5:30), – вот она была, эта щемящая сталь в глазах девочки…
Глава 16. «И, смеясь надо мной, презирая меня…»
«Яко смирися в персть душа наша, прильпе земли утроба наша…»
(Пс.43:26)
«Смысл этих слов следующий: мы погибли, мы погребены, положение наше нисколько не лучше положения мертвых»
(Иоанн Златоуст).
Там, на берегу моря, было какое-то мужество. Какая-то сила. Наверное, просто море. Просто – небо… Когда перед тобой лежит могучий океан, когда над тобой огромное, бездонное небо, «огромное небо, огромное небо, огромное небо – одно на двоих»[49], наверное, всегда ведь все проще. И легче. Любое решение. Любая печаль…
Но дома ее накрыли слезы и рыдание. Завтра она порвет эту дружбу с Тимом. Завтра она скажет, чтобы он больше не находил ее на набережной пляжа. Набережной много, песка много, моря много – хватит всем и на всех. И на двоих, и на одного. И Тим больше не придет. Они больше не возьмутся за руки. Не будут сидеть вдвоем на старых досках пирса. Он не будет доставать и показывать ей крабов, и снова бросать потом обратно в море. Так надо. Так должно быть. Она понимала. Но ведь Тимка – он такой хороший, и она так привыкла, и ей так будет не хватать этой дружбы. Просто не хватать его. Его темных глаз. Его улыбки.
Лин понимала – глупость. Отчаянная, безумная глупость. Но слезы лились сами собой, и боль выворачивала душу. Страсть – страдание… Когда-то в какой-то сказке Аладдин выпустил из старой лампы джинна. Но джинны бывают не только в сказках. Наверное, они с Тимом словно открыли некую аладдинову лампу и выпустили этих джиннов. Каких-нибудь мерзких и черных эфиопов. Тысячу и сто бесов. Эти джинны сейчас точно стояли, и насмехались, и торжествовали. А она плакала. Плакала горькими, отчаянными слезами, позорными, стыдными – из-за какого-то мальчишки, забыв Бога… «Когда сердце твое не свободно, – это знак пристрастия. Когда сердце твое в плену, – это знак страсти безумной, греховной…»[50].
Лина, наверное, поняла сейчас булгаковскую Маргариту. Она просто не была православной и не знала, куда бежать, вот и заложила душу дьяволу по своей боли к Мастеру. Заложила, бедная, и погубила, и осталась у разбитого корыта и в своем веке, и в будущем. «Пять коней… И одно золотое с рубином кольцо…»
