Леха планов никаких не строил, он просто знал, что будет делать. Его должны были уволить в ближайшее время, и не потому что он ранен или контужен, просто срочную службу, положенные три года, он отслужил еще до войны.
Отсюда, из госпиталя, едва оклемавшись, Леха написал матери письмо, но было поздно, она уже получила похоронку и сразу слегла, а через десять дней умерла, не перенеся гибели единственного сына. Отец погиб еще в гражданскую. На его письмо ответила соседка, так что дома его никто не ждал. Да он туда и не поедет, разве что могиле матери поклониться. Это будет потом, а пока его никак не хотели выписывать из госпиталя. Раны его уже затянулись, а вот последствия контузии проходили медленно. Врач сказал, что нужно больше двигаться, имея в виду прогулки по парку. Леха понял по-своему, уходил к прачечной и рубил там дрова, до боли в спине, в руках, отдыхал и снова рубил, к великой радости приставленного к этому дому пожилого санитара.
– Давай, давай, Ляксей, – попыхивал тот самокруткой, – кровь разгонять тебе надо, чтоб не застаивалась. Опосля контузии твои руки да ноги забыли, чего им делать надо, вот ты им и напоминай.
И действительно, то ли физические нагрузки помогли, то ли молодой сильный организм брал свое, но со временем силы возвращались к нему, ломота и онемения отступали, руки становились цепкими, а походка твердой. Спустя две недели после Победы он все-таки получил на вещевом складе новое обмундирование и сапоги. В госпитале не могли полностью восстановить все его документы и поэтому выдали предписание отбыть в ту часть, где он проходил службу до ранения, снабдили сухим пайком на три дня, объяснили, что его полк находится в Вене. Проводить его вышли медсестры, санитары и даже сам начальник госпиталя:
– Удачи тебе в мирной жизни, сержант!
– Спасибо вам, товарищ майор медицинской службы, спасибо сестрички! – Леха помахал рукой.
– Не попадай больше к нам!
У девчонок на глазах были слезы, два месяца они мыли, переодевали, кормили с ложечки, меняли повязки на ранах, ставили уколы. Они выхаживали его, не зная – выживет или умрет. И вот теперь он уходит, и они никогда больше не встретятся. У него тоже ком подкатил к горлу, заволокло пленкой не до конца зажившие глаза, но он, крутнувшись на каблуке, твердой походкой зашагал прочь. «Господи, да что ж мы такие слезливые-то, – мелькнуло в голове, – радость – мы плачем, горе – мы плачем, нам хоть встреча, хоть расставание – все слезы подавай».
