Постучал адъютант.
– Товарищ командующий, генерал Ермолаев прибыл.
– Заходите, генерал!
– Товарищ командующий, – докладывал Ермолаев, – в тылу у немцев, в районе высоты двенадцать тире ноль семь, в сорока километрах южнее города Секешфехервар, уже около двух часов идет ожесточенный бой.
– Откуда стало известно?
– Артиллерийская разведка доложила, множественные разрывы снарядов и огромное зарево.
Командующий подошел к карте.
– Видимо, какая-то часть оказалась в тылу у противника и теперь ведет бой. Хотя я с трудом представляю себе, как можно было уцелеть после такого стального утюга, который прошелся там. Кто там держал оборону, генерал?
– Это позиции девятнадцать сорок седьмого ИПТАПа армейского подчинения, – ответил Ермолаев.
– Ваши бойцы?
– Так точно, многих знаю лично.
Командующий прошелся по кабинету.
– А знаете, что, генерал, орлы ваши похоже по обозникам бьют. Давайте-ка всю вашу дальнобойную артиллерию и еще два полка «катюш» из резерва фронта, я сейчас распоряжусь, и жахните так, чтоб к утру там ни то чтоб живого, чтоб мертвого никого не осталось. А зарево – это отличный ориентир!
– Есть, товарищ командующий, – взял под козырек Ермолаев, – разрешите выполнять?
– Действуйте, мне докладывать каждые полчаса.
День Победы Леха Макар встретил в госпитале в Венгрии, нельзя сказать, что это событие стало неожиданностью. Все прекрасно понимали, что это наступит вот-вот. Каждый день слушали сводки Совинформбюро, да и «тряпочный» солдатский телефон работал на высшем уровне, телефонисты, шофёры, почтальоны были отличными разносчиками более-менее правдивой информации.
И все-таки когда он настал, этот день, то оказалось, что люди к нему не были готовы. Сначала был шок, даже легкое оцепенение, потом началось ликование, безудержное, почти дикое, необузданное, такое, какое невозможно организовать или остановить. Стреляли вверх санитары из госпитальной команды и те, кто оказался на территории госпиталя по каким-либо делам, откуда-то появились пистолеты и у выздоравливающих офицеров.
Люди обнимали друг друга, целовались. Потом было много спирта и венгерского вина, а еще были слезы, много слез. Плакали от радости, что закончились эти страшные четыре года, и от горя, потому что потеряли за эти годы самых дорогих для себя людей, отца или сына, боевых товарищей своих. Кто-то потерял семью и дом свой, а теперь ему некуда было возвращаться. Другие стали порождением войны, и кроме как воевать, ничего не умели. Их пугала неизвестность, их среда была здесь, им было хорошо и комфортно в мае сорок пятого.
