Аня рассказывала о народных рецептах лечения простуды и о том, как скучает, хочет прийти, а я, испуганный Пьеро, отговаривал, ссылался на недомогание и гнусных микробов, которые сослепу летают по комнате и залазят в потайные щёлочки; лепетал о занятости подготовкой Дня Комсомола, о темноте октябрьских вечерних улиц, не предназначенных для прогулок маленькой девочки.
Аня мило сердилась и убеждала, что она «не маленькая». Затем вдохновенно, чуть картавя, читала свои несовершенные стихи, написанные вчера вечером о том, что Принц обязательно должен украсть Принцессу и увезти далеко-далеко, где они будут жить долго и счастливо, а ещё о Девочке, которая влюбилась в далекую холодную Звезду, но не может к ней дотянуться.
Я слушал Анин голос и млел. Своевольная рука, ведомая подлым Демоном, пустилась по мохнатой дорожке вниз, уже бесстыдно ТАМ поглаживала, находя особую прелесть в девичьих придыханиях и переливах непослушного «р».
Я выдержал. Навестить не позволил. Через час равнодушный автомат телефонной станции разорвал тантрическую связь. Аня больше не звонила, а я, доведённый до сладкого изнеможения, набирать её номер тоже не стал, боясь, что если услышу очередную мольбу прилететь и полечить, то не откажу.
Опасаясь соблазниться, позвал маму, отдал ей занемевший аппарат, который без Аниного голоса превратился в безучастную пластиковую коробку. Попросил выключить лампу.
Укутавшись спасительной темнотой, придумывал ответные стихи о Девочке с глазами цвета вечернего неба, пытался их запомнить, чтобы записать на свежую утреннюю голову. Раздразнённый смелыми рифмами, уцепившись за двойное толкование слова «губки», стыдливо вознёс молитву ветхозаветному Онану, вспоминая Юркино словоблудие, проецируя его в свою реальность. Лишь после экзекуции, отрезвев от ноющего желания, уже вечером, продолжил сочинять куплеты о молодых строителях коммунизма, призывая их вперёд, к новым успехам в труде и учёбе.
За выходные не поправился. Видно, целебная сила маминых отваров не пошла по назначению, а истратилась на воссоздание распутных картинок в магическом театре моего воображения.
В понедельник утром позвонил директору школы, непритворно закашлялся, рассказал о болезни. Тот разрешил долечиться, напомнив, что меньше недели осталось до Дня Комсомола, а там и годовщина Великой Октябрьской революции – торжественные мероприятия мне готовить.
Я пообещал успеть. Загнал Демона и раскисшего Пьеро в дальние пещеры. Вызвал ответственного Гнома, обложился райкомовскими методичками, принялся создавать вдохновенные речи об исторической роли верного соратника Партии. Но между строк всё чаще проглядывала мохнатая мордочка, воскрешала ночные образы, которые грубо попирали седьмую заповедь «Морального кодекса строителя Коммунизма», особенно насчёт нравственной чистоты.
