Томимый позывами на блуд, я до исступления молился преподобному Иоанну Многострадальному Печерскому об избавлении от душетленных страстей плотских, но особого облегчения не чувствовал. Оставалось уйти в монастырь и закопать себя по грудь в землю, как Иоанн.
Юрка, змеюка (вот кто истинный служитель Князя мира сего!), догадался о моих бдениях. Приходил, отрывал от занятий, подшучивал над потугами обуздать норовистую плоть и рассуждал: тоже, мол, готов вести праведную жизнь, но лишь когда на грешную не останется ни сил, ни денег. Даже предлагал напоследок загулять, да так, чтобы аж отвернуло. Гад-искуситель – одним словом.
Хорошо ему – он попросту живёт, не морочиться, что грешит каждой мыслью. А я думаю, и страдаю от того, но всё равно грешу. Так кто из нас пропащее: он – не ведающий, что творит, или я – ведающий, но творящий?
Глава девятая
Весна 1990. Окрестности Городка
Голова шла кругом от исканий и сомнений, которые продолжались до середины мая. Когда уж совсем запутался, решил к деду съездить, искать совета – он мудрый, вечный, как сама жизнь.
Мой дед – Антон Иосифович – мамин отец, служил лесником в километрах двадцати от Городка. После смерти бабушки, ещё до моего рождения, дед перебрался в лес, построил сруб древлянским способом – без единого гвоздя, выкопал колодец, разбил небольшой огород, завёл корову. Там и жил без электричества и остальных привычностей, сторонясь людской суеты.
Дед, разменявший в ту весну девятый десяток, оставался таким же, каким помнил его с детства: сухой и вертлявый, с паклей седых волос на непокрытой голове, с невусовым коричневым пятнышком посреди лба, меж бровями. Чтобы лучше видеть, – отшучивался дед.
Оказалось, дед меня ждал, предчувствовал гостя, потому прибрался загодя, дичи припас. После обмена семейными новостями, пригласил в беседку под разлогой липой, оперившейся майскими темно-изумрудными листочками.
– Не томись, выкладывай, – без предисловий начал дед, усаживаясь напротив за столиком и раскуривая закопченную трубку.
Я рассказал, не вдаваясь в подробности. Рассказал, что побоялся людской молвы, оттолкнул полюбившую меня девушку, а затем, глупыми надеждами и недостойными желаниями, поманил её мать. О непримиримости ума и сердца, безуспешных борениях с телом, решении стать священником, визите к отцу Гавриилу и о том, что пути моего духовного познания сплошь усеяны терниями. Потому сомневаюсь в пригодности к служению Церкви.
Дед не перебивал. Выслушал, пыхнул трубкой, окутал беседку самосадным дымом.
