Возвратил в реальность лохматый мужик, тихонько подкравшийся к увлечённому студею. Сначала проявился запах, потом запухшее лицо.
– Страдаем, брат? – сипло поинтересовался мужик, разя луковым перегаром.
– Что?
– Выпить надо. Есть?
– Не-а… – покачал головой, ещё не понимая, что ему нужно.
– Тогда червонец давай. Сбегаю к Тоньке, бражки достану. Вижу, книги с утра читаешь – шибко пробрало.
– Не пью…
Мужик насупился, уставился на прокажённого, который выпал из привычной картины мира.
Я порылся в карманах, достал комок бумажной мелочи, протянул в грязную руку.
– Возьмите.
Алкаш выхватил, спрятал в рукав.
– Может, опохмелишься? Я пулей!
– Нет, спасибо.
– Ну, как зна… – недоговорив, развернулся и кинулся во дворы.
Как же я на самом деле выгляжу, если пьянчужка за своего принял? Глянул на часы: восемь. Собрал книги, перебежками пустился к дому. Нырнул в парадное, взбежал по лестнице на пятый. Лишь бы на площадке никого не встретить!
Обошлось.
Дрожащими руками нашёл ключ, отомкнул дверь, проскользнул боком. Захлопнул.
Кажись, пронесло.
Дядьки дома не было. Включил свет, с опаской глянул в зеркало. На меня смотрело помятое, запухшее чмо в разорванных между ног брюках. А если добавить исходящее амбре, то образ искателя приключений представал в цельности, во всей красе.
Кинулся в ванную, разделся. Манатки сунул в пакет, затем в сумку – дома постираю. Стал под душ, отвинтил до упора оба вентиля.
Смыть! Всё смыть! Воспоминания тоже.
Долго парился, скоблил мочалкой пропащее тело, отмеченное ссадинами и царапинами от Миросиных ногтей. Надеюсь, перед Майей раздеваться не придётся.
Опять мылился, опять до тошноты скоблил.
Замлелый, чуть живой, выбрался из ванной. Переоделся в чистое.
Навёл будильник на пять – нужно Майе позвонить, вчера обещал. Если обиделась – к лучшему: нет сил объясняться, придумывать, лгать. Да и зачем ей нужен, ТАКОЙ? Майя приличная девушка, не ровня мне – твари слабой, дрожащей, которая и права-то не имеет. Прям по Федору Михалычу.
Нырнул в постель, замотался с головой от дневного света, провалился в преисподнюю…
А если не обиделась, если ждёт, – укололо на грани забытья. – Тогда хуже. Придётся идти, приводить. Но больше – НИ-ЧЕ-ГО! Пресытился на год вперёд.
Надвечерье 22 ноября 1991, Киев
Проснувшись после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Я проявился в плотном мире безвольною осоловелой амёбой.
Послевкусие дневного сна отдавало головной болью, однако пришлось подниматься, чтобы угомонить будильник, заведомо поставленный на тумбочку у дальней стены.
