Наведя шороху, новая метла успокоилась, озаботилась иными проблемами. Однако прозорливая Змея нашёптывала, что меня в покое не оставят. Потому приходилось думать не только о встрече с Майей и Юркиных пророчествах, но и о поисках новой работы.
Так прошёл сентябрь, в конце которого я вбил очередной гвоздь в гроб школьной карьеры – концерт ко Дню учителя подготовил на русском, за что был предан анафеме в виде прерывания выступления клокотанием директорского гнева. Я обиделся, нехорошее подумал о директоре, за что получил нагоняй от мамы.
Третий, последний гвоздь, я вбил размашисто, с фанатизмом обречённого. Спустя месяц после самороспуска районного Комсомола, на педсовете начальственный поборник независимости, торжествуя заявил: бывшая Всесоюзная пионерская организация имени Ленина, она же Федерация детских организаций Украины, окончательно прекратила существование.
– А ви, Эльдаре Валентиновичу, – подчёркнуто вежливо обратился ко мне «вышиваный», – завтра організуйте старших школярів і приберіть в кабінеті номер дев’ятнадцять. МОТЛОХ віднесіть у підвал. Ви зрозуміли? – уставился на меня директор. – До речі, посада старшого піонерського вожатого теж скасовується.
Я кивнул. Кабинетом он, видимо, назвал пионерскую комнату, боясь осквернить язык.
– Тільки без фокусів, Єльдаре Валентиновичу. Я начуваний про вашу поведінку і відносини з учнями, вірніше – з ученицями…
Донесли. Очевидно учительница математики – Физичкина подруга. Два года прошло, а помнит. Говорил Юрка, что нет подлее обиженной женщины.
– Іване Петровичу, – продолжал директор, обращаясь к завхозу, – принесений МОТЛОХ зняти з обліку і знищити! Зараз такого добра навалом. В кожній школі прибиратимуть. Та що у школах – по всій країні! – выдержал паузу, повернулся к учительнице украинского языка:
– Маріє Василівно, приймете звільнений від сміття кабінет.
Та закивала седой головой.
– Після прибирання віддасте ключі Марії Василівні, – директор уставился на меня.
Я безысходно опустил глаза. Пару молодых педагогов загоготали, кто постарше – качали головами, перешёптывались.
Я молчал. И сожалел. Как молчат и сожалеют при известии о смерти лично не знакомого, но достойного человека. Так мой покойный отец молчал и сожалел, узнав о смерти Высоцкого.
Теперь умирала целая Эпоха. Обитая в своём книжном мире, я пропускал мимо ушей совковый энтузиазм, слюнявого Брежнева и глупые партийные здравицы. Я ловил запретные «голоса» отцовской «Спидолой», слушал джаз со скрипучих лент, бренчал на гитаре «поручика Голицына» и хвастал потёртыми джинсами, купленными на базаре втридорога. Я не был идейным комсомольцем и мечтал хоть глазочком заглянуть за «железный занавес». Но чтобы так бесцеремонно мне указывали, как жить, во что верить! Так нагло рушили систему мироздания, в которой и Комсомол, и Пионерия занимали свои декоративные места? Дудки! Я был тем самым пионервожатым, который вязал галстук бывшим октябрятам: какие глазёнки на меня смотрели, какая радость в них светилась…
