Следом у нее появились волосы – цвета солнца на бледном небе. Мягкие, густые, они протекали сплошной массой сквозь толстые пальцы Кукольника с широкими ногтями.
Долгое время Соммер слышала, как мухой жужжит швейная машинка. По мастерской валялись куски черной и красной тканей. Со стола струилась нечто прекрасное, мрачное, цвета вина, крови и ночи.
Облачив тело в наряд, Кукольник подал Соммер руку. Она ухватилась за крупную загорелую ладонь своей – бледной, холодной, со смазанными маслом суставами, испещрившими ее руки, словно раны, но теперь удачно скрытыми под платьем.
– Тебе нравится? – он подвел ее к зеркалу, в которое она столько мечтала посмотреться.
Кукла со светлыми, немного вьющими волосами, спадающими чуть ниже плеч, придирчиво осмотрела себя. Платье показалось ей красивым, хоть в своей недолгой жизни, она видела всего пару моделей. Многослойная юбка наряда доходила до колен. Рукава от локтей украшала мягкая черная паутинка, струящаяся до запястий. Темно-красный корсет, зашнурованный тонкими лентами, обтягивал грудь и тонкую талию. Нечто среднее между облачением ведьмы и проститутки.
– Это очень красиво, – произнесла она, прислушиваясь к своему голосу. Он звучал так, как она и представляла – нежный, тонкий, со звенящими нотками капризности.
Улыбка появилась на лице Кукольника. Грязные болотца его глаз поросли свежей молодой зеленью.
С того дня они зажили вместе. Он совсем забросил работу над другими куклами и проводил время за тем, что шил новые платья для нее. Покупал дорогие украшения и зеркала, в которые она могла смотреться часами, оглядывая каждый сантиметр своего тела. Кукла и ее создатель, можно сказать, занимались одним и тем же. Она любовалась собой, а он любовался ей.
Он всегда смотрел на нее так, будто хотел сказать что-то, но не решался. Не решался высказаться даже собственному творению. Его зеленые угольки глаз сверкали в темных глубинах мастерской, когда он наблюдал, как она ходит, как танцует, как перебрасывает за спину волосы. В воздухе витали невысказанные слова Кукольника – неловкие, кажущиеся ему то слишком тривиальными, то тяжеловесными.
И когда он решился сказать, их привычная жизнь разрушилась. И вечную цветущую весну в душе Кукольника убили хмурые морозы.
– Ты любишь меня? – спросил он тогда.
– Нет, – просто ответила она, видя, как зелень в глазах создателя вмиг становится тусклой и неживой. Как его душа вздрагивает и застывает, мгновенно превращаясь из сверкающего шара в маленький серый камешек.
