– За какое? – спрашиваю.
– Ну, как же, – отвечает он. – У вас же там прекрасная Россия будущего! Демократия!
– Да, – невнятно отвечаю.
– Значит, вас прислали к нам, чтобы мы вместе строили демократию. Я уже понял.
– Это всё не так, – говорю. – Будущее – тирания, оно плохое. У вас ничего не получится.
Ветер дует в лицо, относит мои слова назад, и мой собеседник меня по-своему понимает:
– Спасибо! – восклицает Эдуард Померанец. – Конечно, получится! Я так и знал, что люди в будущем будут замечательными оптимистами! Говорите, у нас неплохое будущее? Без тирании?
– Да, – отвечаю, не желая спорить.
– Значит, настоящее и будущее будут вместе бороться с диктатурой? Отлично! Как же хорошо, что вас к нам прислали!
– То есть?
– Я всегда хотел верить, что мы победим. Не когда-то потом, а прямо сейчас.
– Когда?
– Уже в нашем поколении.
– Вы замечательный оптимист, – иронизирую, и опять несдержанно повторяю: – Только ничего у вас не получится.
– Спасибо! Особенно за веру в нашу победу. Действительно, у нас всё получится. И не когда-то потом! Ведь ради этого, чтобы ускорить победу свободы и демократии, вас к нам и прислали?
– Да, – отвечаю.
В воздухе повисает лицо. Это то, что вижу только я. Уж никак не Померанец, который меня не до конца слышит и понимает. Усмешка зависшую прорезает призрачную рожу, и меня дёргает, как от тока:
– Что с тобой? – участливо спрашивает Померанец.
– Ничего, – отвечаю. – Голова закружилась.
Значит, чипирование никуда не исчезло. Гольц следит за мной. Он смеётся над потугами заговорщика Померанца.
Лифты здесь у них там, в прошлом, поменьше. Я не отдавая себе отчета черчу перстнем по стене кабины, и она царапается, а я вижу, что Эдуард Померанец делает то же самое: он тоже машинально чертит. «Свобода», – появляется на поверхности. Странный эффект дежавю. Он не только чертит как я: у него перстень на пальце такого же цвета. Очень похож на мой. Вглядываюсь.
На руке Померанца такой же перстень, как у меня!
– Смотри, – говорю и протягиваю руку, он делает то же, и наши ладони встречаются. Странное дело, как будто во сне: перстни на наших пальцах объединяются в один, мы автоматически отдёргиваем руки. Мой перстень приобретает красный цвет, так же, впрочем, как и у моего визави.
– Откуда у вас этот перстень? – спрашивает Эдуард Померанец.
– От моего предка, – отвечаю.
– Похоже, что ваш предок, это я сам.
В углу лифта возникает ухмыляющееся лицо профессора Гольца, меня пронзает удар тока, и я падаю в обморок. Через миг пробуждаюсь, и по наитию направляю перстень в сторону по-прежнему мерещегося Гольца – а кожа морды лица профессора покрывается чёрными морщинами, его черты как будто искажаются болью, и он исчезает.
