Да и ладно. Идешь себе, идешь, идешь. Фонари покачиваются, как на беззвучной дискотеке, но вполне себе можно засунуть наушник в замерзшее ухо и слышать только то, что ты по-настоящему любишь.
Вот с последним у нас, людей, сложно. Мы стесняемся иногда даже просто знать, что же любим на самом деле, и дежурно перечисляем то, за что точно не высмеют и не осудят. Сначала стесняемся, а потом уже не знаем, как это вообще узнается. Хватаемся за вроде бы модное, на слуху находящееся, яркое, многими расхваленное – а оно, как теперь говорят, «не заходит». И снова стыдно. Как так-то? Всем нравится, а я как не знаю кто.
И снова стоп, потому как вот и живой, честный ответ, снимающий все вопросы устоявшегося уже недовольства, томления в собственной жизни, шаблонного перелистывания кажущихся неразличимыми дней: я не знаю, кто я. И вот поэтому мне плохо и одному, и не одному тоже. Мне безрадостны общие радости, потому что я копирую чужую на них реакцию и совсем не знаю своей. Я берусь за что-то, но не могу понять, нравится мне это или нет. Потому что растерялся и потерялся.
Я никого не хуже, но я не знаю, кто я… У меня не ладятся отношения, потому что я прихожу в них с надеждой, что вот сейчас меня спасут и сделают счастливым. А от меня хотят того же. И все рушится, потому что одна пустота, помноженная на другую, – это ноль размером с воздушный шар. Пустота неинтересна наполненности. Но как мне наполнить себя, если я делаю все, что делают другие, но не знаю, кто я?
Вечера – хорошие собеседники, и собаки, и зима. Знаете почему? Потому что они не люди. А это значит, что они не будут спешить узнать вместо тебя, кто же ты. Не будут давать дурацких непрошеных советов. Не будут набиваться в «старшие товарищи», которые лучше знают. Не будут осуждать тебя за твою растерянность и потерянность. Не будут с отвратительным фальшивым энтузиазмом мотивировать на прокачку твоей лучшей версии. Они дадут тебе услышать себя.
Быть может, тебе понадобится очень много вечеров, чтобы самый первый звук вернулся к тебе.
Много лет назад я часами то ходила по набитому слабым городским снегом Нижнему, то ездила кругами в старом дребезжащем трамвайчике, прильнув к сырому окну. Бесценное оказалось время.
Я проживала свой личный кризис так же честно, как это бывает в тяжелой болезни, потому что варианта только два: ты или всплываешь, или идешь ко дну. Услышишь себя, узнаешь, поймешь – живой. Нет – значит, нет.
Понимаете, все остальное потом – и терапия, и инсайты, и движение вперед. Все это прекрасно, но во многом бесполезно до того момента, в котором, кроме тебя одного и твоих молчаливых собеседников, никого нет. И тебя еще нет.
