Пели все дружно. Вспомнили и другие песни: детские, юношеские. Родители пели одни. Потом все примолкли.
Наступило время обеда.
– Экзотичненько! – выразилась Мария Карловна, которой подали походный алюминиевый набор с горячей обжигающей ухой в некрасивой кружке. Но было невероятно приятно после ужасной ночи поесть горячего. Ведь они не ели со вчерашнего дня. Ужас! Все на эмоциях! Марии Карловне трудно представлялось, что будет с ее здоровьем после такого «отпуска»: сначала отказала спина, следующим ждал гастрит. Про внешний вид она вообще молчала, боясь вспоминать сцену с собой, валяющейся на траве в одних трусах.
– Я вообще обожаю походную жизнь! – перебил ее мысли Кузя. – Но нет. Я всеядный, если надо, то и в ресторане откушаю с удовольствием. – И стал рассказывать, какие в Москве имеются заведения.
– А ты откуда столько знаешь? – поинтересовался отец. – Ты в Москве-то пару раз был и то проездом или на экскурсии.
– Так в Африке одни москвичи воду мутят. Скорешились. Я вообще заметил, эти столичные, они какие-то другие: попрутся за тридевять земель – ничего не испугаются. Я с ними и спутался, тоже по натуре москвич. Ничего не боюсь.
– И убить человека можешь? – спросил отец.
– Не начинай, Коля, – попросила Мария Карловна.
– Интересно рассуждаешь, отец. Ты, значит, кто волка живого бабахнул и еще прикладом по черепушке бил, пока орех ему окончательно не кокнул, в глаза при этом смотрел… не убийца, – проговорил Кузя таким тоном, будто шутил о чем-то легком, несерьезном.
Отец напрягся. Кузя еще больше расслабился и даже потянулся за гитарой Васи.
– Вот у тебя самообладание! – сказал восхищенно Гриша, наблюдая, как брат перебирает струны и медленно раскачивает ногой. – Часто на тебя там нападали, чтоб выработать такой стальной характер.
Кузя посмотрел на брата, и глаз сверкнул. Он отставил гитару, медленно поднялся, снял рубаху и показал спину, на которой еще заживал гигантский шрам, рваный и странный.
– Матерь божья! – то ли восхитился, то ли ужаснулся Николай, подошел и стал щупать большими пальцами охотника. – То рубак какой-то с зубьями что ль?
– Не, мачете, но острие особое, африканское… такие рваные раны оставляет, – стал рассказывать Кузя. – Спасибо, ядов своих туда не наплевали. А они могут.
– А скольких же ты укокошил? – уже без иронии или злости спросил отец.
– Я только двоих. Но они падлы были. И убил я их так, чтоб другие падлы не подходили близко. Так надо было, иначе там не выжить, – он облизнул красные губы. – Выследил, как собак. Сначала ластился, выжидал, смотрел, а когда нашел, им икры перерезал и уши отрезал. Только вы не подумайте, что я маньяк какой-то, – смешно, как клоун, Кузя расплылся в добросердечной улыбке настоящего маньяка. – Это меня москвичи научили. Мол, устраши. Я устрашил, как мог. Но они все равно не послушались…
