Вскоре его навсегда выгнали с поваренных пределов кухни, главному коку не понравилось, что Аспид уж чересчур много питается за счет хозяйских ограниченных запасов, при этом, не принося ощутимой пользы. Поэтому служение мальчика определилось окончательно и бесповоротно, в скором времени его определили на конюшню чистить стойла. Словно обремененный подвигом Геркулес он чистил лошадей, кормил их, и спал рядом в кладовой доверху набитой жесткой соломой. Аспид хотя и рос в богатой семье, свыкнуться с достатком и роскошью принципиально не успел, посему однажды, потеряв все приличествующие привилегии, он не роптал на зловредную судьбу, а переносил лишения стойко. Вот только в душе его, в полумраке конюшни родились темные опасливые стороны.
Однажды Эстебан, рано поседевший конюх и постоянно жалующийся на холод, отругал Аспида за вредоносность. Потому что многие лошади начали заболевать, совсем ослабли, якобы сразу после вечернего кормления животных. Барон, безусловно, заявил выведенную логикой закономерность, разве змей может ухаживать за лошадьми, это невозможно, это закон природы – говорил хозяин усадьбы. И Эстебан отныне более не подпускал Аспида к стойлам, однако место ночлежки за мальчиком всё же сохранилось.
Аспид лежал на колкой соломе и несносно злился, холодная ярость словно магма жгла его жилы, по его венам будто тек расплавленный свинец, и он не найдя достойного выхода гневу, предался скоропалительным в выводах думам. Тогда-то он и совершил открытие главных теорий о жизни и о смерти.
Идейная первейшая эмпирия гласила так – меня никто не любит, меня никто не может полюбить, так пускай тогда меня ненавидят. Отныне он проявит себя полноценно, высвободит собственное многогранное Я и подчинит своей сильной воле этих жалких слабых людей, которые позабыли свое божественное происхождение, позабыли, что они венец творения, о как они ослабли, предавшись современному цинизму. Они все склонятся перед Аспидом, будут ненавидеть, проклинать, бояться меня, но стоит мне высвободить из уст своих одно лишь слово и каждый последует повелению того всесильного звука. Трепеща и ликуя, они будут делать всё, что я пожелаю. Я укажу на их раны и шрамы в духовности преданной забвению, спохватившись приличием и стыдом, они засмущаются, будут возмущаться, падая ниц с раскаянием. Я исцелю людей, ужалив их, ядом я растворю яд – таким горделивым образом размышлял Аспид, приступая ко второй части невозможных дум.
