! Как вы здесь?» Я обнял её осторожно за хрупкие плечи, усадил обратно, сам устроился на краю кровати, кивнул на ком под одеялом: «Елена?» «Она. Спит, бедняжка. Совсем исхудала в больнице, ничего не кушает, ну я ей и ношу. Что сама ем, то и ей. Живу тут рядом, мне не трудно». «Как она?» «Да как, совсем хомай, плохо, то есть. Лекарства не пьет, да и где денег брать на лекарства? Совсем с ума сходит. Умереть, говорит, хочу. К маме хочу. Человеком стать хочу». Под одеялом завозилась Лена, зашарила в изголовье, нацепила свои толстые очки: «А, отец Александр пожаловали! Отпеть меня пришли?» «Да что ты, что ты, Леночка! Какое отпевание? Спи, родная! Вот, выпей и спи», – баба Надя ловко подхватила с пола бутылку, набулькала в кружку, протянула Лене. Та схватила, припала к краю кружки, по комнате поплыл запах самогона. «Только так её и успокаиваю, – виновато сказала баба Надя, звякая бутылкой об пол. – А иначе вред себе причинить хочет. Или меня просит, чтоб я ей… помогла». Лена допила, откинулась на подушки, баба Надя забрала у неё кружку, поставила на пол, подошла ко мне, взяла сухонькой сморщенной рукой мою руку. «Помолитесь за неё, отец Александр. Да и за всех нас. Мало нас совсем осталось тут, в церкви. Дети выросли, уехали: кто в Сыры, как моя внучка Тая, кто в Озёрск, кто в Абалаково. Учатся, работают. И слава Богу, что так – хомай орын, плохое это место. Мы уже тут останемся, людьми становиться будем, – она усмехнулась, кивнув на кровать, – а молодым надо уезжать подальше». Я погладил морщинистую старушечью руку, встал: «Я не знаю, что можно сделать с Еленой. Из индома её выписали, родственников не нашли. Только присматривать и остаётся. И молиться». «Молись, молись, святоша, – раздался вдруг с подушек хриплый смех. – А он придёт и за тобой тоже. Если не станешь человеком раньше – придёт и заберёт тебя. Маму он чуть не забрал, но я успела, отбила её. А тебя кто отобьёт?» Я обнял бабу Надю и вышел на воздух. Завёл машину, взглянул ещё раз на дом. Тот словно кричал о смерти, будто пророк посреди этой страшной деревни. Я тряхнул головой и отъехал, попылил по главной улице, мимо запертого магазина, мимо просевшей школы…
Уже на выезде свернул к дому Бенедиктовых, куда заглядывал ещё в тот, первый раз. Издали окинул взглядом, ожидая увидеть ещё большую разруху, но всё было по-прежнему – всё те же кривые стены построек, щербатая крыша, заколоченные окна. За весёлым зигзагом забора кто-то копошился в огороде. Я подошёл, свистнул: «Здорово, Костик! Как жизнь?» Крепкий парень-подросток, кудрявый, с приплюснутым носом, засветился щербатой улыбкой, принялся вытирать руки о штаны: «Дядя Саша! Вы как тут, проездом? Да заходите в дом, попьём чаю!»
