2.
Год назад, февральской ночью, с воскресенья на понедельник, Виталик Иванов застрелил таксиста, того самого Сахно. Вызвал по телефону из райцентра Сыры, сел в машину, заехал домой, потом залез на заднее сиденье старенькой «калдины», и они тронулись на выезд из посёлка, в сторону райцентра. За переездом попросил тормознуть, вышел, стукнул в водительское окно, а когда тот опустил стекло, разрядил в водителя магазин из отцовского «вепря»коротыша, извлечённого из-под пуховика. Водителя, почти обезглавленного выстрелами картечью в упор, выволок к обочине, оставил тут же, неподалёку от сгоревших когда-то бараков, а сам сел в машину, пропахшую кровью и порохом, стёр кровь и мозги с лобового стекла рукавом и поехал на кладбище. Там бросил «калдину» с ружьем внутри, пошёл домой, где все спали, принял душ и лёг спать. Утром в школу не проснулся, мать стала перекладывать вещи, обнаружила кровь на пуховике и на джинсах, запаниковала, позвонила директору школы, где сама работала учительницей. В обед Виталика взяли, увезли на экспертизу, в крови обнаружили наркотики, да там и так было видно, что он абсолютно никакой. На дознании, когда пришёл в себя, всё рассказал, подписал бумаги и замкнулся, не произнёс больше ни слова, даже когда били. Но били аккуратно, мальчишке не было ещё восемнадцати, следов оставлять было никак нельзя. Весь посёлок гудел, не обсуждали случившееся только ленивые и совсем пьяные, ждали суда, но до суда не дошло: увязли на психиатрической экспертизе. Дважды проведённая экспертиза подтвердила невменяемость, и парню определили лечение в местном психдиспансере под интенсивным наблюдением в течение года. Так Виталий Иванов вернулся домой, проклятый и отвергнутый всеми, кроме врачей, матери и отца Алексея.
Он, отец Алексей, тогда пошёл против течения, когда впервые выбил право посещения Виталика в «индоме». К нему подходили и, брызгая в лицо слюной и дыша перегаром, предлагали «оставить этого выродка», он мотал головой, говорил, что не может, что это его прихожанин. Потом били стёкла, в церкви и в машине. Передавали записки через детей в школе. Таскали на крыльцо церкви коровье дерьмо. Потом отстали.
Всё это время он приходил к молчащему Виталику по воскресеньям, садился рядом и тоже молчал, как друзья Иова. К началу второго месяца Виталик попросил об исповеди. Причастие он принимать отказывался, до сегодняшнего дня, при виде кагора его просто мутило.
Весь этот год отец Алексей пытался понять почему? Приходил к матери Виталика, учительнице русского языка Прасковье Николаевне Паше, как её все звали в посёлке, беседовал с индомовским психиатром Вадимом Степанычем, даже с ментамидознавателями как-то пообщался. Менты рассказали фактуру дела, которая ничего не объясняла, всё свели к таблеткам и «поехавшей кукухе». Психиатр, наливая поднесённый коньячок и закусывая лимончиком, говорил о плохой наследственности, родовой шизофрении и школьной нагрузке, что «спустила курок». Паша только плакала, ничего не говорила, кроме слов благодарности отцу Алексею, что не бросает сына, посещает. Сам Виталик ничего не помнил. Или, как говорил врач Вадим Степаныч, «запер все воспоминания в отдельной комнате, а ключик выкинул».
