Пятно на обклеенном обоями потолке растекалось все больше, пробивая своей серостью дым, грохот и жар, что шел от Фредди, который неуютно ежился под тонкой тканью своей шинели. Он все еще тихо смеялся. Он всегда смеялся.
Джо мягким, полным отеческой любви движением накинул на плечи добродушного толстяка старый, выцветший флаг. Фредди, словно не заметив этого, опустил глаза в стол.
– Словно облако, – сквозь тихий смешок повторил он. – Словно облако…
– Мы все смеялись над этими флагами, – сказал я. – Кто-то утирал ими слезы, кто-то утирал ими зад.
Мои товарищи не отреагировали. Джаз галдел пулеметными очередями, разрывая безликую пустоту вокруг нашего столика. Только два лица, упрятанные в дыму, чернота и пятно на потолке. Чернота и пятно…
Чернота и пятно…
Перед Джо поставили огромную тарелку с краснеющим на ней бифштексом. Кровь еще выбивалась из него упругими толчками, словно в толще мяса было спрятано живое, трепещущее сердце. Удары его, смешавшись с гулом джаза, обрушились на меня тысячами кирпичей рухнувшего дома, что погребал маленького и беззащитного меня в своих замятых гусеницами объятиях.
Пятно на потолке набухало серостью, обои прогибались под его тяжестью. Вот-вот они лопнут, не сдержав ужаса, что скопился над ними, и зальют им все – черноту, лица передо мной, затопят гром джаза и весь этот бар, застрявший где-то между облаками безветренности.
Джо положил в рот первый, пропитанный кровью кусок бифштекса и, неотрывно глядя на меня, улыбнулся залитыми красным зубами. Фредди смеялся. Джо медленно жевал живое мясо, безжалостно давя его своими белыми жерновами. Наверное, сердцу, что стучало в глубине его тарелки, было страшно. Оно стучало все быстрее, стремясь вырваться из жалкой прожаренной оболочки и сбежать. Но не могло.
Фредди поднес к губам свою старую, почерневшую от времени флягу, но смех мешал ему пить. Что-то красное потекло у него по подбородку, капая на стол.
В тарелке Джо бледнели стеклянные обломки. Он медленно накалывал их на вилку и отправлял себе в рот, с хрустом перегрызая их. В тарелке Джо белели зубы.
– Знаешь, – перестав смеяться, сказал вдруг Фредди. – Я не помню, как я умер.
Резким, кричащим аккордом оборвался агонизирующий джаз. Обои прорвались. Поток грязной воды рухнул на нас, смывая с меня серый пепел от затухшей сигареты, смывая лица передо мной, смывая стол и жуткий, кровавый бифштекс с белыми пятнами вырванных зубов. Вокруг меня осталась лишь серость и трава.
