Потом появилась клиника, и бывшие герои превратились в позорных маргиналов. Можно было сказать, что так им и надо, и что давно пора, но ведь они почти все мое поколение…
* * *
Моросящий, висячий дождь выделывал невероятные движения. То плавно извивался то резко менял направление, диапазон, становился сверхформенным как музыка, разрастался становясь всеобъемлющим, суживался до кулачного размера, поднимался коброй, нависал, потом вдруг срывался и падал к ногам прохожих. Именно к ногам, не в ноги, не на ноги. В общем дождь оставался добрым, и может даже иногда теплым.
Путник легко шагал. Ему не приходилось пробираться сквозь людские дебри. Город был идеальной величины. Слишком большой для того, чтоб вас все знали и не такой большой, чтоб вас оставили умирать на тротуаре, перешагивая через ваше агонирующее тело, как через брошенный мусор. Путнику было лет тридцать, среднего роста, худой, в плаще с ремнем и в шляпе кремового цвета – лицо эпохи "самоубийства Европы". Шагал он как бы пританцовывая, то ли от бодрого настроения, то ли прозябал под дождем. На первый взгляд казалось он спешил. Спешил целенапрвленно. Но присмотревшись, можно было понять, что это не тот человек который знает, куда он идет, для чего, сколько времени он уделит этому и что получит за это. Максимум чего он мог знать из всего перечисленного, так это куда он идет. Но похоже он и этого не знал точно. То и дело он останавливался, всматривался с видом человека, ожидающего кого то, то в одну, то в другую сторону, потом с досадой качал головой, и махнув рукой сердито продолжал путь, как будто тот, с кем он должен был встретиться не пришел.
Есть люди которым не хватает места. Вернее для них не находиться места. Или они не находят себе места, нигде. Им везде некомфортно, они нигде не оcтанавливаются подолгу. Какая то неведомая сила заставляет их поскорее покинуть место где они находяться, чтобы найти другое и очень скоро покинуть и его. Вот она овладевает ими полностью, говорит – иди туда, там тебе будет хорошо, там, то что ты ищешь! – и бедолага встает и прейсполненный верой в то, что наконец то нашел то что искал, обрел то, что есть у всех людей – счастье, покой, мир… Дойдя, посидев немного там, он обнаруживает что нужно опять вставать и идти. Приходит осознание того, что для них нет места в мире. Нигде. Они одни. Идти им некуда…Путник был одним из этих людей.
Но дождь оставался добрым, и поэтому в сюжете прослеживало возможное спасение. Серый фон каменной мантии города, немигающие огни, серые пробегающие силуэты, завеса холодной мороси, тоскливый свет проглядывающий из пивных и неуклюжие, ломанные никому не нужные, но на людей расчитанные жесты путника вполне могли бы создать эффект безысходности, но… Дело в том, что сон принадлежал человеку православной веры, а все дело пройсходило именно во сне. По крайней мере, мы так знаем, а если так, то это в корне меняло сюжет, ибо модному постмодерну или зарождающемуся экзистенциализму, уникальной и странной как Идиш смеси нигилизма, плотских желаний, воздержания, обязательности выполнения законов торы и ожидания Мессии гетовских ашкенази не могло было быть тут места, пусть даже и во сне, но во сне христианина восточного толка. Ибо христианство и безысходность вещи несовместимые. По крайней мере восточное, православное христианство. Там где Бог Жив, гибели нет места…
