– Стаханов, – возмутилась Сафронова, – ты честно скажи, ты вообще хоть одну книгу прочитал за свою жизнь? Ну, кроме «Трёх поросят», которую тебе мама, наверно, до сих пор читает?
– Рот закрой, дура!
– Стойте! Тихо! – поднялась Надежда Павловна. – Прекратите! Алексей, я прошу тебя не отклоняться от темы.
– Извините, Надежда Павловна. Можно продолжать?
– Валяй! – сказал Серёгин.
– Итак… А, ну вот, Вронский отдыхал нормально, а Каренина страдала, потому что все её осуждали, ребёнок опять же брошенный. Тут, как всякая женщина, которая не любит, когда любимому мужчине хорошо, она решила сделать ему плохо.
– Ох, как точно подмечено, – кивнул Денисов.
– И стала его травить. Ссориться с ним там, трепать ему нервы, хотеть от него чего-то непонятного. Хотя её можно понять – у неё-то положение было, что и говорить, плохое. Что если бы Вронский её бросил и ушёл к другой? А он не сидел всё время с ней, занимался разными делами, ездил в свет. А ей туда дорога закрыта была. И вот она сидела и думала: «Ага, сейчас мой суженый-контуженный с какой-нибудь молоденькой кокетничает, а я здесь страдаю, как дура». И тогда она поехала на станцию «Обираловка», теперь, кстати, она называется «Железнодорожная», и бросилась под поезд.
– И что? – спросил Кислов.
– Как что? Погибла.
– А почему она это сделала? – спросил Серёгин. – Всё ж нормально было…
– Да что нормального! – воскликнула Сафронова.
– Я и сам не совсем понял… Может, просто депрессия?
– Алексей, – перебила Надежда Павловна, – я так понимаю, ты закончил?
– Да, Надежда Павловна. Всё.
– Спасибо, Лёша. Это правда не совсем то, что я ожидала. А вы что думаете? – обратилась она к классу.
– Норм! Хорошо изложил! Все бы книги так писали! Теперь даже читать не надо! – раздались одобряющие голоса.
Тихонов с надеждой смотрел на Гришину, но та демонстративно его не замечала.
Юрий Петрович ушёл из школы. А может, его уволили за рукоприкладство, никто не знал. Тихонов, хотя и дал в душе клятву верности Гришиной, всё равно был рад, что физрук больше не сможет домогаться исторички. Не нравился он ему, слишком грубый и тупой.
Пару недель физкультуры не было, и ученики пользовались чудесной возможностью, чтобы сбежать из школы на весеннюю улицу. Вырвавшись из адской кузницы, где из детей выковывают членов общества, из этой узкой клетки с шипами, они расправляли крылья свободы и летели в парк напротив, чтобы выкурить сигарету-другую. Там, стоя под ещё не оперившимися каштанами, они подставляли свои лица лучам нового солнца и жадно вдыхали воздух свободы вперемежку с табаком.
