И это только вершина айсберга. Люди постоянно отворачиваются от очевидного, что уж тут говорить о более тонких сторонах их ума?
Нечего. Так же нечего, как про красный свет, торможение и чувство облегчения, испытанное от небольшой остановки. Червь опять вспомнил про время – и подумал о том, что в его мире все растягивается и сужается согласно не объективным фактам, ведь он бегал, отдыхал и спал в промежутки времени, определенные раз и навсегда. Нет, тут было другое. Его личное восприятие бега и отдыха всегда разнились, словно время существовало лишь у него в голове точно так же, как в нем существовали люди из слов или слова из людей.
Так было раньше, и будет до тех пор, пока синяя краска не облетит с боков, а белая полоса не покроется пятнами ржавчины. Однажды червь состарится и отправится из пещер и подземелий наверх. Там он сможет думать сколько угодно. Впрочем, тогда внутри него не будет людей, и кто знает, останутся ли слова. Во всяком случае, у него появится возможность войти в резонанс с оставшимся эхом моря людей, их бесконечным и безмятежным бытием, в которое они однажды должны провалиться. Это со-переживание, со-чувствие и со-участие предполагает индивидуальность, по крайней мере, червь так считал. Для восприятия другого субъекта нужен исходный субъект, иначе, куда поместить внимание, наблюдающее нас от начала времен? Только в толпу других существ, обладающих теми же самыми качествами. А, вот и стукнулись его роговые пластины друг о друга, возвещая о начале очередного перегона.
Загорелся зеленый свет, и синий червь с белой полосой на боках снова побежал в темноту. Слова и люди мерно качались в его сумрачно-желтом животе.
По небу с гиканьем пронеслась колесница, разбрызгивая на ходу искры. Треща, разряды электричества впитались в жирные как чернозем облака, медленно наползавшие из-за горизонта. Пахнуло свежестью, озоном и влагой – ветер уносил с собой душное марево, как будто клоками улетавшее в такт с порывами и радостным воем. Пан с опаской выглянул из-под древесной кроны и уставился на небо. Колесница неслась вперед, оставляя за собой след из молний, почти невидимых в ультрамариновой глубине клонящегося к закату дня. Он вздохнул, притопнул копытом и вернулся к стволу. Там в компании груды пустых кувшинов, оливковых косточек и корок хлеба сидел Кащей, медленно поглаживающий пальцами траву.
– Я его побаиваюсь. Он все такой же резкий, как и раньше. И также не готов принимать в расчет культурные различия. В прошлый раз он так-то попал мне в лоб – Пан почесал густые волосы между рогами – Было обидно. Я все понимаю, история там, долгий жизненный опыт, но ведь уже все закончилось. А он знай себе носится и швыряет свой топор куда ни попадя. Может он и сам дубовый?
