Подойдя к вступлению оркестра, Филипп заставил себя остановиться. В зеркальном корпусе рояля отражение рук – они не хотят отпускать клавиши, но Филипп уверен – на сегодня репетиция закончена. Он подошел к «проклятому месту проклятого концерта» и пока не собирался рисковать. Пока… пока гость из зеркала не заберет его болезнь полностью. Старик поднялся над замолкшим инструментом, закрыл клавиши и взял с крышки бутылку. Не обязательно ждать ночи, чтобы продолжить лечение.
Оказавшись в полутемной от задернутых штор спальне, Филипп сел на не убранную с утра постель. Позади него в зеркале отражалась часть его ссутуленной спины под теплым серым халатом и взволнованное отрывистое дыхание. Нужно заснуть. После тяжелой, почти бессонной ночи и выпитого с утра, сделать это будет несложно. Чтобы помочь себе наверняка, Филипп сделал несколько маленьких поспешных глотков, пытаясь прогнать нарастающий страх. Только сейчас при дневном свете он вдруг понял, что ночное происшествие было правдой. Не могло не быть – иначе отец бы «танцевал» всю жизнь. Филиппа пробрал смех и тут же старик сдавленно фыркнул и откашлялся. Плечо так резко увело вверх, что он начал захлебываться, не успев опустить бутылку. По лицу, шее, груди лился виски, а тело трясло так, будто он лил на себя кислоту. Голова запрокинулась, как от удара, и так и осталась откинутой назад – второй раз за день Филипп заплакал. По-стариковски беспомощно и горько. Приступ прекратился так же внезапно, как и всегда. Так же внезапно, как всегда начинался. Старик с остервенением стащил с себя намокший халат, пахнущий спиртом, и швырнул его на пол. Откинувшись на подушку, он лежал так пару минут, отвернутый от зеркала. Затем поднялся, распахнул шторы, чуть не оборвав их, и снова вернулся в постель, ложась уже на другой бок.
Засыпать напротив зеркала было страшно. Всякий раз Филиппу казалось, будто он лежал напротив открытого окна, из которого на него кто-то смотрел. Ему чудилась идущая от зеркала прохлада, как сквозняк из другого мира. Пожилой пианист, не выходивший на сцену без маленького кусочка фортепианной струны, которую он, будучи ребенком, подобрал в музыкальной школе, теперь нарушал самую главную заповедь суеверного человека – отражал свой сон.
Заливающее спальню солнце не мешало сознанию проваливаться в тяжелую зыбучую дремоту. Филипп ощутил ставшую непривычной расслабленность тела, и через какое-то время первые образы будущих сновидений пронзили темноту под опущенными, еще влажными веками.
