Через большое панорамное окно было видно, как он все той же танцующей походкой подошел к «зебре», продолжая поедать что-то из стаканчика.
В зале еще стоял его запах, не успел уйти за ним, и когда я отправила в рот ложку сливочно-шоколадной жижи, мне показалось, что я съела что-то из его рюкзака. Что мой макфлури вовсе не с карамелью и шоколадной крошкой, а со всем тем, что смешивала в чугунке бабушка.
Подступила тошнота, я дернулась из-за стола, уверенная, что меня вот-вот вычистит. Подхватила стаканчик и выплюнула в него мороженое, которое не успела проглотить.
Девочка за соседним столиком уставилась на меня блестящими, чуть на вакате глазенками, ее папа обернулся в нашу сторону с явным осуждением. Наверное, потом расскажет жене, что городская молодуха после пьянки облевалась в семейном ресторанчике.
Я плюхнулась обратно на стул, хотела запить кофе, но этот чертов запах будто приклеился к языку и небу.
Сестра отодвинула от себя недоеденное мороженое:
– Теперь мне кажется, что в этом стакане побывал его волосатый палец.
– Всмысле, волосатый? – переспросила я, чувствуя, как снова подступает тошнота.
– Я тоже думала, что грязный, а когда он его облизывал, пригляделась… он волосатый.
Мы вышли из милого ресторанчика, который уже не казался таким милым. Зашли на заправку за жвачкой. Я жевала одну пастилку за другой, и все равно не могла избавиться от этого привкуса.
Или он уже просто засел у меня в голове, как жуткое осознание, что ели мы одно и то же. Что в его желудок, наполненный мутной илистой водой и поросячьей едой опускалось то же, что и в мой. Что ж, я больше не смогу есть макфлури. Та маленькая девочка за соседним столиком, наверное, тоже. Но уже из-за меня.
Мы подошли к пешеходке, чтобы возвращаться домой по стороне встречки. И тут сестра шепнула тихо и взволнованно, будто начинала самую лютую на сегодня историю:
– Смотри, следы от копыт.
При создании обложки использовалась художественная работа автора.
