Заратустра проснулся. «Великое солнце разбудило меня. Жизнь не началась бы, если бы тебя не было» – так говорил тот, кого называли Заратустра. Он выбрался из расщелины, снял плащ, в который заворачивался холодными ночами и стянул рубаху. «Пусть твои лучи дадут мне силы» – сказал Заратустра, закрыв глаза. Солнце нежно ласкало его кожу, наполняя тело теплом, так что он на какое-то мгновенье потерял связь с миром. А лучи проникали всё глубже и глубже, пока не дошли до самого сердца. Тогда Заратустра открыл глаза, ибо он не хотел открывать своё сердце, слишком долго он шёл по дороге жизни и понял, что сердце должно быть закрыто. Когда же оно открыто, можно испытать великую боль или великую радость, и это нельзя знать наперёд.
Рядом с расщелиной бил ручей с чистой, холодной водой. Заратустра умылся и, набрав воду в горсть, стал медленно пить. «Колыбельная жизни слышится в шуме ручья… Если бы не было тебя, прародительница всего сущего, не было бы ничего, и я не смог бы воздать тебе за твои труды, но ты здесь, и я принимаю тебя» – Так говорил Заратустра.
А солнце уже проникло в долину, где раскинулось поле одуванчиков. Утолив жажду, Заратустра уже знал, чего хочет. За всё время пребывания у подножия гор он познавал спокойствие одиночества, а с ним – и самого себя. И тогда он понял, что не может проникнуть вглубь себя, не может найти источник своих чувств и мыслей. Но они могут открыться ему, если он иначе будет смотреть на мир, и познание придет через всё то, что его окружает. Так, когда ночной холод сковывал его тело, Заратустра понял, что не боится его, но страшится внутреннего холода – очерствения.
И проходили годы, и он был никем, и вокруг было ничто, но время меняет всё, и ничто стало приобретать очертания, а вместе с ним и никто перестал быть никем. И вот он решил, что пришло время спуститься в долину, чтобы окунуться в новое ничто.
Шагал Заратустра, не спеша, и роса успела облизать его обувь так, что ступни стали мокрыми. Жёлтое поле растекалось перед ним, и он сам не заметил, как холодная отстраненность в нём отступила, и захотелось ему окунуться в поле это и раствориться в нём. Давно он не чувствовал ничего подобного, так как разум главенствовал над его телом. Но сейчас, здесь, где было всё так ново, ему понадобились все его чувства. Сел Заратустра, а вокруг него шептались цветы, и заплакал, потому что чувства были отпущены разумом на волю. А когда кончились слёзы, он засмеялся, как ребенок, ибо нет ничего лучше, чем почувствовать снова любовь. Он любил окружающий мир и это поле одуванчиков. Заратустра стал рассказывать одуванчикам о своей любви, но они не слушали его, кто-то смеялся, кто-то плакал, и он понял, что они не внемлют ему потому, что сами того не хотят. Тогда он сорвал один из одуванчиков, чтобы изучить его. Белый сок потёк из оторванной ножки, Заратустра поднёс цветок почти к самому лицу и только тогда почувствовал его запах. Он сорвал второй, дабы сравнить их. И тот, и другой пахли одинаково, но по-другому, и вот уже сотня цветов перед ним, и все они выглядят похожими, отличаясь лишь размерами, а пахнут всё равно каждый как все, но по-своему.
