– Так любовь-то тут причем?!
– Ты знаешь, что, получив обезболивание при родах, животные, как правило, оставляют своих детенышей. То есть мамы, которым так облегчили роды, детей своих не оставляют, но относятся к ним прохладнее. Животной привязанности не образуется, любви родительской нет, а значит, и любить научить они нас не могли.
– А ты уверен, что в человеческом обществе работают только биологические законы, а как же социальные?
– Ты понимаешь, я много и долго об этом думал, только вот рассказать некому было, а сейчас вот прорвало. Во время нашего рождения сложилась социально-биологическая предпосылка к появлению поколения, не способного любить.
– То есть?
– Ну, во-первых, в этот период было очень модным облегчение родов при помощи кесарева сечения, то есть нарушение естественного биологического процесса; во-вторых, воспитание по Споку.
– Ладно, с биологической составляющей я, может быть, согласен, но причем здесь Спок?
– Ну, меня мама, например, воспитывала по Споку, и вообще, в то время все родители воспитывали так.
– Что, опять конспекты Маши?!
– Да.
– Я так понимаю, что вы не так уж редко проводите время вдвоём.
– Ну, в общем-то, да.
– Так, что там с этой системой Спока?!
– Система эта хорошая, но мне кажется, что компромисс между родительской любовью и другими обязанностями по жизни привёл к тому, что родители не долюбили детей. По Споку, делать ребёнка центром внимания и все ему позволять – опасно, безнравственно и чревато скверными результатами. Родителям нет необходимости приносить себя в жертву и тратить на ребенка все свои силы и время. Чрезмерная забота сделает несчастным и родителей, и ребенка.
– А тебе не кажется, что ты свои проблемы возводишь в ранг мировых?
– Может быть, и так.
– Ты знаешь, я тебе могу сказать только одно: может быть, в чем-то ты и прав, но только отчасти. Травма у всего поколения, и только воспитанием по Споку и обезболиванием при родах этого не объяснить…
– У вас деньги еще остались? – спрашивает Андрей, оторвавшись от компьютерной стрелялки, – может за пивом сходить?
Никто не отказывается от его предложения.
Изрядно поднабравшись, ребята решают, что пора расходиться, и Максим, как самый трезвый, не может не проводить друзей до дома.
На обратном пути домой начался мелкий дождь, заметный только в свете фонарей или фар проезжающих мимо машин, он вызывает в его памяти образы чего-то тоскливого и одинокого. Может, именно поэтому он не любит такой дождь, так похожий на его жизнь. Он не знает, к чему идти и стремиться, и последние три года после смерти мамы живёт по инерции, но когда-то и она должна была закончиться, и ему показалось, что этот день настал именно сегодня. Дождь идёт, и он вместе с ним, не зная, куда и зачем. Серый, скучный город почти без прохожих ещё сильнее усугубляет гнетущее чувство одиночества. Только тень беззвучно скользит за ним. И в том, как она, так похожая на него, медленно вырастает из его ног, а потом растворяется в бесконечности дороги за его спиной, есть что-то загадочное и пугающее.
