«Даже перед смертью на её лице розовело тире улыбки», – вновь записал он, мыслями всё ещё находясь в кафе «Факел».
Почему этот официант их дурачил? Неужели завистливый редактор Моцарт успел вступить с ним в заговор? Но когда? Как Сальери мог пропустить их шушуканья?
Писатель лишь сильнее убедился, что за ним ведут охоту. Даже Психолога подослали, чтобы сбить с толку. Но Сальери не так-то просто обезоружить. Он никогда не перестанет творить. Он ни за что не отдаст свои гениальные мысли, даже если на кону окажется его жизнь.
«Памела улыбалась, пересчитывая таблетки, потому что знала: впереди её ждёт свобода. Она примет не только капсулы, но и самостоятельное решение. Она докажет, что управляет своей судьбой» – скрипя карандашом и сердцем, выводил писатель. Он так и не понял, кто кем руководил: автор персонажем или персонаж автором?
Откуда в Сальери это въевшееся пятно горечи? Отчего он ощущает огромную утрату? Почему, лишая жизни фантазию, он испытывает больше сострадания и грусти, нежели убивая реального человека? Всё-таки мысль гораздо ценнее и дороже плоти. Особенно – твоя любимая мысль.
То, что находилось под бровями, сузилось в две морщинистые щёлки, из которых потекла вода. Сальери не мог поставить финальную точку и потому повторял одно и то же сотни раз. Его роман состоял из воды примерно на столько же процентов, как огурец или человеческий организм. То есть на восемьдесят или на девяносто.
– Почему у тебя глаза на мокром месте? – бесшумно подошёл Мама в мягких тапочках.
– Я… я убил её! – проскулил Сальери, радуясь возможности выплакаться перед тем, кто не сможет его высмеять. Мама был вроде животного. Или ребёнка.
– Кого? – поёжился парень.
– Ту, ради которой писал, – драматично вздохнул Сальери.
– И что? – уставился на него Мама. – Что с ней сталось? То есть что происходит после смерти?
– Не знаю. Наверное, она попала в выдуманный рай, – предположил писатель, утираясь рукавом голубой рубашки.
– А разве есть какой-то другой рай? Я думал, что рай только выдуманным и бывает, – непонимающе сомкнул и разомкнул веки Мама.
– Может быть, ты и прав. Может быть, когда я лишусь плоти, то окажусь с ней на одном уровне. И мы будем счастливы, – опять прослезился Сальери.
– То есть после смерти есть нечто больше темноты? – проглотил надежду Мама, усаживаясь перед креслом писателя по-турецки.
– Как будто бы в жизни существует нечто больше темноты! – усмехнулся романист.
Мама растеряно оглянулся, не въезжая, что имеет в виду Сальери.
