— Уехать? Скрыться не пыталась? — зная, что это бесполезно, все же спросил Крест.
— Пыталась, — кивнув, она прикусила губу. — Когда Насте четыре исполнилось, сбежала вместе с ней из города, но нас быстро нашли. Меня избили, ее забрали от меня на три дня. Я чуть с ума тогда не сошла. Сказали, если хочу вернуть дочь, то должна снова выйти на точку. Я и вышла. И больше уже не рыпалась.
В воздухе повисла напряженная тишина.
— И сколько ты еще им должна?
Олеся пожала плечами.
— Не знаю. Изначально сумма озвучивалась в долларах, а после была… как ее… девальвация, в итоге я осталась должна еще больше, — она усмехнулась своим мыслям, — но самое тяжелое, знаешь что? Я ведь даже с собой сделать ничего не могу, понимаешь? А иногда так хочется… Ни повеситься, ни вены вскрыть — у меня ребенок на руках.
В доме стояла гробовая тишина, даже Зефир спал беспробудным сном у кровати Насти. Не спалось только Кресту.
Он еще раз поднес к глазам глянцевый прямоугольник бумаги размером 10 на 15 сантиметров и, словно не веря собственному зрению, долго вглядывался в запечатленного там молодого мужчину. Находящаяся в его объятиях спутница мало интересовала Креста в данный момент. Наоборот, ему совсем не хотелось думать о том, какими именно «служебными обязанностями» занята сейчас Леся.
Он не смог ее удержать, хотя слабую попытку сделал. Попытку, которая изначально была обречена на провал.
— Может, не пойдешь? — спросил он, когда Леся, взглянув на часы после своей горькой исповеди, поднялась, чтобы начать собираться на «работу».
— А что потом? — усмехнулась она, печально глядя на него. — Ты завтра уйдешь, уедешь, а мне дальше в этом… — не стала озвучивать вслух эпитет, способный ярко и емко описать ее нынешнюю жизнь, — вариться.
Так и ушла, собравшись быстро, внешне совсем не напоминая собой ту, кем являлась, а Крест остался. Остался присматривать за Настей, развлекать ее и пытаться отвлечься от собственных мрачных дум.
В голове словно ненастье поселилось. Густой туман мешал разобраться в чувствах и собственном отношении к истинному положению дел. Правда вроде и отталкивала, вызывала брезгливость и отторжение, но и уйти, просто наплевав на Лесю, он не мог. Он не знал, как бы сам поступил, будучи на ее месте. Еще и Настя, ее чудесная дочка, отдаленно напоминавшая сестру в детстве, когда та еще не превратилась в обозленного подростка, а он сам был без «тяжкой» статьи в биографии.
— Ты завтра уедешь? — неожиданно спросила Настя, когда он укладывал ее спать. В голосе ее сквозила грусть и печаль.
