– Я пришел с миром, Мизгирь, – зло сказал Яков. – С миром, – повторил он. – Как мне найти охотников?
– Чё?
– Охотников как найти?
– Я откуда знаю? – огрызнулся Мизгирь, но по голосу чувствовалось – не злится. – К Ерёме в сто сорок седьмую зайди.
– Не обижайся. Жизнь такая, – уже мягче сказал Яков и пошел по узкому коридору. Квартиры, как и везде, были похожи на ячейки в улье – одна к одной. На грязных тряпках, едва до половины закрывающих вход, дешёвой краской намалёваны номера.
– Тебе чего от охотников надо? – это прямо из-под носа Якова из квартиры вышел мужик. Росту огромного, сам здоровый, башкой под потолок упирается, бородища вокруг лица серая от пыли, грязнущая, а лицо хитрое-хитрое и словно бы улыбается: искорки в глазах бегают, и нет в них ничего злого. Словом, ладное лицо. Яков и нож не стал в кармане нашаривать…
– Если с охотниками наверх – ни-ни! Проверка паспортов при входе-выходе, на капэпэ охрана десять человек – сверху донизу… Ни-ни!
– Как же мне без света белого можно, Еремей? Ведь подохну ж я здесь! Ты видишь эти страшные стены, Еремей?
Когда-то в молодости увидел Еремей сон и пережил во сне великую любовь. Любил он там девушку, которую видел как-то раз случайно и никогда больше не вспоминал. Та девушка из сна писала ему из Воронежа удивительно нежные и чистые письма. Не помнил Еремей, о чём они были, но осталось в душе радостное и восторженное ощущение счастья, весёлости душевной. Встал Еремей с постели совсем не тем, кем лёг на неё восемь часов назад. Говорил он сам, что с тех пор тоска свила в душе его липкое и надёжное гнездо своё и год от года всё жирела, а сон тот не возвращался. Хитрющая тоска насылала временами другие сны про любовь, но что они значили по сравнению с тем, первым? Сразу же забывались, да Еремей и сам гнал их подальше, чтобы не замутить своего далёкого счастья. Нельзя сказать, чтобы он перестал материться или отошёл от своей буйной компании, однако первые дни жил он сонно и мёртво: его о чём-то спрашивали, он что-то отвечал… Потом, конечно, рассосалось немного, но тоска уже приросла к глазам, и ветвистые корни её были видны в зрачках. «Вы смотрите, какие глазки у нашего Еремея, – сказал тогда их главарь. – Как у девочки – щас заплачет». Еремей взял дубину да и сломал главарю шею, а вышел тот из больницы… какой уж он главарь – калека, прости Господи.
И нечаянно, как-то вдруг рассказал об этом Еремей. Подумалось тогда Якову: вот оно, то последнее слово, что хотела услышать душа его, и ничего теперь не надо – идти и идти только к Воронежу, к заветному городу…
