«Ох, душно!» – как стон откуда-то сверху, и понять трудно, то ли и вправду кто-то вздохнул, то ли показалось, то ли крыса под потолком прошелестела. Яков открыл вентиль у баллона и закинул его к соседу за занавеску, где шуршала, копошилась, чавкала душная серая масса. Яков представил, что будет через секунду: баллон, подскакивая и оставляя за собой бурый газовый шлейф, покатится по полу. Крысы неохотно будут уступать ему место, кто-нибудь попробует укусить, но через мгновенье все забьются в конвульсиях, раздуваясь на глазах…
– Ну чё, заморил крысюк? – спросил появившийся откуда-то сбоку дядя Сеня.
– Не видишь, что ли? Заморил, понятно.
– Ну ладно, Яшка. Хоронить мы будем – кому здесь чего надо? Свиньи стали – не люди. Бери лопаты… Помнишь, как Лидку-то хоронили?
…Милиционер был пожилой, полный, с тяжёлыми грязными морщинами.
– В общем, так, – сказал он и поковырял в зубах, – квартиры выбирайте, какие хотите, талоны у всех на руках, раздатка на пятом ярусе. Если что, наше отделение в пятьдесят третьей. – И ушёл.
– Ну че, дядь Сень, где располагаться будем?
– Да здесь и будем. Мы ж не двужильные. Куда всё это тащить? – махнул он на потрескавшиеся кровати, стулья и стол.
– К-хм… Ты, дядь Сень, тащи пока, а я вон дамочке помогу.
– Ух ты, помощник, – засмеялся дядя Сеня, рассыпав по губам кривые жёлтые зубы. – Ну давай, давай уж.
Ничего тогда не предполагал Яков, а просто увидел в ещё сыром от непросохшей земли коридоре девушку, бьющуюся с кроватью – никак она не могла затащить в свою квартирку эту кривую колдобину. И что-то накатило на Яшку – не жалость, а просто сделалось внутри как-то пусто и холодно, словно ветер осенний там гулял. И потом – ощущение из раннего детства, как вкус давно забытого пирожного: запах комнаты, дома, и уже где-то далеко-далеко в душе он словно бы слышал тиканье часов. Только каких часов, и зачем это они вдруг застучали, не смогли б ответить ни Яков, ни душа. И припомнилось: стоит он на берегу пруда, и ветер тёплый-тёплый, небо над головой ласковое, деревья шелестят заветно, тайно. И в то же время кажется, что обрушится сейчас на тебя что-то большое. Но это не страшно, совсем не страшно – ощущение внутри, как перед прыжком в бездну: вот она, ужасная, но зовущая. И снова внутри тихо, а потом уже сильнее бьётся – часы или сердце, но удивительно точно отмеряет время, а пустота… эта пустота внутри всё сосёт, всё зовёт куда-то, но обрывается вдруг, и лишь одна леденящая тоска, и кровь стынет в жилах. Хочется крикнуть, но крик затухает в горле и вырывается наружу хрипом, как стон. Яков открывает рот, словно думая, что тоска, как птица, вылетит сейчас из глотки, устремившись в далёкий Воронеж, и никогда уж не возвратится, но во рту гуляет лишь аромат прелых листьев…
