Я не понимал, о чём конкретно говорит Длинный, об Ане или об этой песне, но всё-таки решил вывести его из ступора.
– Давай лучше чаю попьём!
– А давай! – он звонко хлопнул по ляжкам, словно очнулся от страшного сна.
Одним чаем дело не ограничилось. Анаша пробудила в нас тот звериный аппетит, который только разыгрывается по мере поглощения пищи. Мы давились толсто нарезанными шматами охотничьей колбасы, поедая её вместе со шкурой, с упоением хрустели солёными огурчиками, откусывали от разрезанного вдоль и измазанного майонезом батона, запивали это всё до безобразия сладким чаем. Деликатесы чередовались, ходили по кругу; подъеденное дорезалось, пока не заканчивалось вовсе. Мне казалось, что желудком является всё, что находится ниже моей шеи до самого низа живота. Я превратился в огромный желудок. Судя по набитым щекам, измазанному майонезом и усыпанного крошками рту Длинного, он тоже на полчаса превратился в огромный желудок. Иногда мы глядели друг на друга и прыскали от смеха, прикрывая ладонями рты, чтобы их содержимое густой кашей не вывалилось наружу. Мы не насытились, а просто сказали себе «хватит», когда на маленьком журнальном столике, застеленном газетами, не осталось ничего, кроме белых крошек. Длинный шариком катнулся на спинку дивана и закурил.
– Вот это кайф. Ради этого стоит жить… – томно мычал он, выпуская клубы дыма изо рта и носа.
Я протяжно зевнул, рискуя вывихнуть челюсть.
– Эй не спать! – крикнул Длинный. – Мы ещё с вами не закончили дорогой друг.
– Что не закончили? – Я делал вид, что не понимаю, о чём говорит Длинный. На самом деле я знал, что этот разговор не закончен, и ждал, когда он доберётся до меня. – Может завтра уже? – промычал я, не закрывая зевающего рта.
Длинный полез за подлокотник и достал оттуда, недокуренную папиросу, прикурил от своей и протянул мне.
– На, это чтобы тебе не спалось и лучше думалось.
Я всё ещё делал вид, что не понимаю, чего от меня хочет Длинный, но на всякий случай сделал несколько глубоких затяжек. Когда я передавал папиросу назад, мне показалось, что моя рука утончилась и вытянулась в запястье, как карамельная палочка.
«Вот так торкнуло» – голос во мне прозвучал басисто и медленно, снова на зажёванной магнитофонной кассете.
– Твоя очередь рассказывать! – Лазерные прицелы зрачков Длинного добрались до моих глаз, как я не пытался их спрятать, и теперь проникали дальше, буравя мой мозг тоненькими красными лучиками.
– Что я должен рассказать? – Спросил за меня чей – то голос.
