– Я не могу так!!! – крик вырывается из меня со слезами, меня бьёт судорога, и я начинаю громко в голос рыдать. Бабушка в синем пальто останавливается и смотрит на меня, не решаясь подойти.
– Сможешь, Саня! Тем более ты не один! Не забыл?
Я через силу улыбаюсь и делаю бабуле жест, мол, со мной всё в порядке.
– Я вытираю слёзы, сморкаюсь в перчатку и уверенно двигаюсь вперёд. Я еду домой. Пытаюсь вспомнить его в то утро, когда я уходил, и мы виделись в последний раз. Он смеётся, хлопает меня по плечу. О чём мы говорили? Я его о чём-то спросил…точно, спросил.
– Я всё хочу тебя спросить, но забываю. А почему Длинный? Откуда взялось это прозвище?
Он хлопает меня по плечу, обнажает крупные белые зубы, из блестящих глаз тёплое свечение.
‒Да неважно это. Потом расскажу, когда вернёшься. – Он смущённо улыбается, словно скрывает что-то до поры до времени, какой-то сюрприз, о котором пока рано говорить.
Не доезжая до перекрёстка, останавливаюсь, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и еду в обратном направлении. Рыча, прокладываю себе дорогу, снова вниз по Одесской, проползаю под удавом. Продираюсь между серыми стенами гаражных блоков, возвращаюсь к бункеру. Подкатываюсь к куче мусора возле ворот, сгребаю с неё снег, начинаю копаться. что-то должно здесь быть. Я не могу вот так уйти и не оставить что-то от тебя.
Обгоревшие тряпки, обугленные доски, битые тарелки, оплавленный кусок магнитолы, дверца шкафа, стёкла, дверная ручка, снова стёкла. Вот, нашёл! Из чёрной горки золы я достаю чётки. Они абсолютно целые, не обугленные, и даже скрепляющая их нить осталась невредимой. Я надеваю чётки на ладонь правой руки, большим пальцем двигаю чёрные бусины.
КЛАЦ – КЛАЦ!
