Эрмантье вернулся к верхней строчке. Лучше уж проверить все заново, прежде чем обращаться к Лобре. Он еще раз нашел фамилию:
Интересно, дала ли Кристиана двойное имя Максима, Максим-Анри? Нет, пальцы его обнаружили только одно имя, которое трудно разобрать, но только не Максим… и не Анри…
Что такое? Встав коленом на плиту и подмяв венки, он водил обеими руками снова и снова; но вот он поднялся, не веря самому себе, вытер обшлагом рукава заливавший лицо пот. На этот раз он, видно, и в самом деле теряет рассудок. Эрмантье подождал, пока сердце его успокоится. К воротам кладбища медленно подъезжала машина. Это возвращался Клеман. И тогда быстро, точными и ловкими, как у взломщика, движениями он снова ощупал камень, почувствовав, как все его существо захлестывает ужас. Теперь уже он мог прочитать надпись целиком:
РИШАР ЭРМАНТЬЕ
23 февраля 1902 г. — 18 июля 1948 г.
Усопшим, которого напутствовал у раскрытой могилы кюре, усопшим, над которым служки размахивали кропилом, был он сам. Отныне для любого, кто остановится у этой могилы, Ришар Эрмантье больше не существует. С 18 июля он покоится под массивной гранитной плитой.
Ботинки Клемана заскрипели по гравию. Эрмантье инстинктивно вышел на аллею. Возле этого креста он ощущал себя в чем-то провинившимся. Он уже не думал о Максиме. Он вообще ни о чем не думал. Его охватил страх. Панический страх. Он превратился в несчастного, запуганного человека, который от всего отступился.
Шаги замерли рядом с ним.
— Вот цветы, — сказал Клеман.
Взяв цветы, Эрмантье положил их на плиту и сложил ладони, как для молитвы. Внешне он был невозмутим, да и вообще, пожалуй, не страдал. Он только старался удержаться на ногах, и в то же время ему нестерпимо хотелось лежать где-нибудь в прохладе комнаты, ни о чем не думая, наподобие мертвеца. Да он и есть мертвец. Об этом свидетельствует надпись на могиле. Все подготовлено, чтобы принять его прах. Может, он всего лишь тень, упрямо цепляющаяся за жизнь? А между тем он чувствовал, как мышцы его напрягаются от усилия, а тело клонится к земле, словно дерево под ударами топора.
— Месье лучше вернуться, — сказал Клеман. — Солнце сегодня припекает.
Эрмантье только кивнул головой, не в силах вымолвить ни слова. Ему не следует слишком расточительно расходовать свой голос, свое дыхание. Пот струился по его щекам; одежда плотно облегала тело, словно мягкий, горячий панцирь. Нет, он не мертвец. Ну тогда значит — приговоренный!
