— Погодите, какая к черту охота? — удивился человек, зевая с собачьим подвыванием. — Откуда вы? Как черт из преисподни, право.
— Вы угадали, — Штирлиц тоже зевнул. — Я — оттуда. Я стою перед дилеммой: лететь в столицу, чего мне не очень хочется, или плюнуть на все и недельку поохотиться в сельве. Сколько стоит это удовольствие?
— А что у вас есть с собой?
— Ничего.
— О, это будет дорого стоить… Только объясните, откуда вы?
— Из больницы.
— Что вы там делали?
— Лечился. Меня прижало в самолете, делали клизму.
— А, это вас сегодня… Нет, вчера уже… привезли туда помирать? В поселке рассказывали… Ну, проходите, что ж мне с вами делать…
Он пропустил Штирлица в маленький холл, увешанный какими-то странными рожками и застеленный шкурами незнакомых животных, включил свет, достал из скрипучего, старого шкафа бутылку джина, налил из ведра воды в стаканы, спросил, не хочет ли гость чего поесть, выслушал вежливый отказ и только после этого поинтересовался:
— В какой валюте намерены платить?
— В долларах.
— Но вы не американец?
— А если?
— Значит, натурализовавшийся. У вас есть акцент.
— Я испанец. Максимо Брунн, доктор Брунн.
— Ни разу не видел испанцев. Так вот, неделя охоты вам будет стоить… Погодите, а вы один?
— Да.
— Девка не нужна?
— Сколько стоит?
— Это недорого. За неделю я с вас возьму тридцать долларов… Ей потом отдам пятнадцать песо, а себе оставлю остальное, — бизнес, ничего не поделаешь. Так, значит, оружия у вас нет?
— Откуда…
— Да, действительно… А костюм? Что, вы хотите охотиться в этом?
— Я оплачу все расходы, мистер О'Карри.
— Почему вы решили, что я О'Карри? Он хозяин фирмы, живет в Посадас; я — Шиббл… Имейте в виду, это удовольствие станет вам… Почему не пьете?
— Боюсь, меня снова будет корчить…
— Отравились?
— Наверное.
— В сельве я вам дам трав, все вылечат… Или отведу к Катарине.
— А это кто?
— Как то есть кто?! Колдунья!
— Интересно.
— Значит, вот что… Придется вам положить триста баков за все удовольствие…
— Вы что, с ума сошли?
— Дорого?
— Вы сошли с ума? — повторил Штирлиц и шагнул к двери, поняв, что он ведет себя правильно, особенно после того, как Шиббл, растерявшись, сказал «дорого». В этом его «дорого» было и удивление собственной наглостью, и какое-то усталое лихачество, и скука, и надежда. Одно это слово дало Штирлицу возможность нарисовать психологический портрет человека, в чем-то даже придумать его. «Пусть ошибусь, только нельзя говорить с пустотой, всегда надо говорить с личностью».
