– Ой! Что это? – Змейка испуганно отдернула пальцы.
– Печать.
– А чего она светится?
– На тьму реагирует.
– Ясно, – девушка успокоилась, тут же забыла про печать и спросила кокетливо. – Чет, а ты что же, про поясок мой забыл, там, в шалашике у развалин?
– Да, запамятовал, – не стал спорить Ныряльщик. – Как-то вылетело из головы.
– Чет, – девичий голосок стал еще слаще, бархатнее, – ты вроде как взглянуть на него хотел?
– Да это я так, шутил, – заявление вышло честным. Почти честным. Змейке удалось уловить в нем нотки фальши. – Припугнуть тебя хотел.
– А я передумала. Хочешь, покажу тебе поясок?
– Это не обязательно.
– Покажу.
– Не нужно. Глупая, и чего так не терпится тебе? Так хочется невинность потерять с первым встречным под ближайшим кустом? Не буду смотреть. Отстань.
– Ты что? Взглянуть боишься? – Змейка распалилась, разъерепенилась. Глаза почернели, совсем демонские стали – злые и дикие. Обиженные. – На мне же пояс. А ты раздразнил только и теперь морду воротишь.
Чет посмотрел на нее строго, с укоризной. Дурёха какая! Упирается хуже барана, хуже гусыни вредничает, от злости шипит. Все они в этом возрасте такие – из огня в полымя бросаются. Чего хотят – сами не знают. Им ведь главное хотеть, а все остальное – мелочи. Вот и вешают им заботливые мамки между ног засовы да замки. Умные мамки, все верно делают!
– Мне твой пояс снять – полминуты дела.
– Чего? – Змейкины глаза удивленно округлились,
– Чего слышала. Падре тебе поясок твой закрывал?
– Да. Он.
– Любые подобные побрякушки снимаются одним прикосновением Печати Света, которая есть у всех церковников.
– И у падре Германа?
– И у него.
– Я не видала!
– У него печать слабенькая, не боевая. Для всякой ерунды нужна – чтоб воду освящать, деревенских дурынд от назойливых кавалеров ограждать и так, по мелочи…
– Так может… – Змейка замялась, подбирая слова, – снимешь с меня поясок?
– Не-а, и не подумаю, – наслаждаясь властью над ситуацией, ухмыльнулся Чет. – Падре надел, падре и снимет.
Издевается! Просто издевается. От досады в уголках Змейкиных глаз бисером сверкнули слезинки. Романтический флер моментально исчез. И это ему, этому циничному, вредному, самодовольному Ныряльщику она готова была отдаться там, на прелых мягких листьях? Дать бы ему хорошенько по башке! Жаль, не получится. Так хоть гадость какую сказать! И гадость на ум не идет. Тоже мне, темная сила – даже пару едких словечек сходу подобрать не получается.
Змейка скинула с плеча Четову руку, сердитая, отсела в сторонку. Стала думать, слова искать, чтобы фыркнуть поязвительнее. Дело не пошло. Вместо сочной гадости с языка слетела корявенькая угрозка, сумбурная и сомнительная.
