22. Не дивись, что я преобразился из индуса в индуса. Вот он, — тут Иарх указал на юношу лет примерно двадцати, — природными способностями к философии превосходит всех людей, а к тому же, как видишь, здоров, силен и ладно скроен, ему нипочем огонь и всякая рана — и вот такой человек испытывает ненависть к философии». — «Что же случилось с этим юношей, Иарх? — воскликнул Аполлоний. — Ужасно сказанное тобой, если он, столь щедро снаряженный природою, не взыскует мудрости, не любит учения и, несмотря на все это, живет вместе с вами». — «Он не живет с нами, — возразил Иарх, — но, подобно львам, был он против воли полонен и водворен сюда, так что только косится на нас, когда мы стараемся усмирить и приручить его. Так вот, этот юноша — троянский Паламед, нашедший злейших врагов в Одиссее и Гомере, ибо один строил против него козни, из-за коих он был побит камнями, а другой не удостоил его места в своем повествовании [97]. Ото всей его мудрости не вышло ему никакого проку и не досталось ему похвалы от Гомера, прославившего имена многих, куда менее того заслуживших, а к тому же, ни в чем не повинный, не сумел он противиться Одиссею — вот и проникся он отвращением к любомудрию и оплакивает свою злую участь. Однако он — Паламед и умеет писать, не учившись грамоте».
и как поведал Аполлоний Иарху о прежнем своем теле и похвалялся своею праведностью(23—24)
23. Пока они беседовали таким образом, предстал пред Иархом гонец и возвестил: «Царь явится сюда сразу после полудня, дабы посовещаться с вами о своих делах». — «Пусть приходит, — отвечал Иарх, — ибо и он уйдет отсюда, сделавшись лучше от знакомства с эллином». Сказавши так, он воротился к первоначальному предмету беседы и спросил Аполлония: «А не поведаешь ли и ты о своем прежнем теле и кем ты был до нынешнего своего воплощения?» — «Бесславным было мое прежнее тело, так что я немногое помню о нем», — сказал Аполлоний. Однако Иарх тут же возразил: «Значит, по-твоему, бесславно быть кормчим египетского корабля? А я вижу, что ты был именно кормчим». — «Ты прав, Иарх, — отвечал Аполлоний, — я действительно был кормчим, однако, по-моему, ремесло это не только бесславное, но и презренное. Хотя от него людям пользы не меньше, чем от военного искусства или от государственной науки, но все, имеющие дело с морем, распускают о кормчих дурные слухи. Во всяком случае и тогда никто не удостоил меня никакой похвалы даже за благороднейшее из моих дел». — «Какое же дело назовешь ты благороднейшим?? Не было ли это в тот раз, когда ты выправил сбившееся с пути судно и, верно предвидя направление встречных и попутных ветров, сумел обойти Малею и Суний? Или в тот раз, когда ты, минуя подводные скалы, провел судно через Евбейский пролив, усеянный останками погибших кораблей?».
