, приучив их умалять себя настолько, насколько возвысился их хозяин. Вот и все; остается сказать лишь о правителях, коим подчинены провинции — не о тех, кого назначишь ты сам, ибо ты, конечно, наделишь властью достойнейших, но о тех, кто власть свою получит по жребию
[222]. Когда этих последних посылают в определенную жребием провинцию, то надобно, как я мыслю, в допустимых жребием пределах, — тех, кто говорит по-гречески, отправлять в страны, где говорят по-гречески, а тех, кто говорит по-латыни, — туда, где говорят так же или похоже. Объясню, почему это пришло мне на ум. В пору, когда жил я в Пелопоннесе, правил Элладою человек, не знавший по-гречески, а эллины не понимали его языка, по каковой причине и ему, и от него был один вред, ибо его сотоварищи и помощники по судебным должностям произвольно измышляли приговоры, пренебрегая правителем, словно человеконогим. Все, что я сказал, государь, вспомнилось мне сегодня, а ежели еще что придет на ум, так снова повидаемся. Ну, а сейчас делай, что положено властителю, дабы подданные не решили, будто ты лентяй».
и сколь сильно возлюбил Веспасиан Аполлония(38)
37. Тут Евфрат промолвил: «Я согласен с этим поучением — да и возможно ли мне достигнуть большего противными наставлениями? И все же, государь, — только этим именем осталось нам поименовать тебя [223], — принимай и привечай естественные науки, но держись подальше от так называемой богодухновенности! Поистине, этим-то способом нас и морочат, внушая нам множество глупостей о делах божеских». Это было сказано против Аполлония, однако тот оставил вышеприведенные слова без внимания и, завершив беседу, удалился вместе с учениками. Евфрат хотел было еще крепче обругать ушедшего, но император это заметил и оборвал его, приказав: «Зовите просителей, и пусть совет идет своим чередом». Вот так-то Евфрат ненароком себе навредил, ибо император распознал в нем завистливого наглеца, разглагольствовавшего в защиту народоправства не по убеждению, но лишь наперекор государственным понятиям Аполлония. Впрочем, Веспасиан ничем не проявил своего гнева и Евфрата за слова его корить не стал, да и к Диону не утратил расположения, хотя был недоволен, что тот согласился с суждением Евфрата. Дион казался приятным собеседником: споров он избегал, речи его были сладостны, словно дух жертвенных воскурений, да к тому же никто лучше его не умел говорить к случаю и без подготовки. Что до Аполлония, то император не только к нему самому испытывал приязнь, но еще и любил повествования его о старине, рассказы об индусе Фраоте, описания индийских рек и населяющих Индию зверей, пророчества и все, что явили ему боги касательно державы. Покидая устроенный и обновленный Египет, он звал Аполлония сопутствовать ему, однако тот приглашение отклонил, ибо не успел-де еще ни посмотреть все, что есть в Египте, ни побеседовать с нагими мудрецами для окончательного сравнения индийской премудрости с египетской. Итак, он сказал императору: «Я не испил еще от истоков Нила». Тот понял, что имеется в виду путешествие в Эфиопию, и спросил: «А меня позабудешь?» — «Зевс — свидетель, не позабуду, ежели останешься ты добрым самодержцем и сам себя не позабудешь!» — отвечал Аполлоний. После этого, принеся жертву в храме, император принародно обещал одарить его, а он, — совсем, как если бы собирался чего-то просить, — сказал: «Какие же, государь, ты мне подаришь подарки?» — «Сейчас десять, — отвечал император, — а когда придешь в Рим — все, что у меня есть!» «Ежели так, — возразил Аполлоний, — мне положено беречь твое как свое и не пускать сейчас по ветру то, что достанется мне все сразу. Лучше позаботься об этих вот людях, государь, — похоже, им что-то нужно», — и он указал на Евфрата и его товарищей, коим император и велел просить смелее. Тогда Дион, зардевшись, промолвил: «Помири меня, государь, с учителем моим Аполлонием! Получилось, будто я с ним спорил, но никогда прежде я ему не перечил». Император благосклонно отвечал: «Уже вчера я попросил за тебя и преуспел! Проси чего хочешь в подарок». Тут Дион высказал свою просьбу: «Товарищ мой по философским занятиям, Ласфен из Апамеи что в Вифинской области, возлюбил доспех и жизнь воинскую. Однако ныне, по словам его, вновь любит он рубище — отставь же его от войска, ибо и сам он об этом просит. Позволь поручиться пред тобою за его доброту, а ему позволь жить, как хочет». «Он получит отставку, — отвечал император, — а еще я даю ему долю добычи
