28. Принеся жертвы, но не успев еще толком разобраться в городских делах, Веспасиан обратился к Аполлонию словно с молитвой: «Вручи мне державу!» — «Я уже вручил тебе ее, — отвечал тот, — помолясь о государе правосудном, благородном и здравомысленном, сединою украшенном и о законных чад отце — и, без сомнения, тебя-то и выпросил я у богов». Император был весьма обрадован этими словами, ибо толпа, наполнявшая храм, согласно зашумела, и спросил: «А каково тебе кажется правление Нерона?» — «Нерон, быть может, умел настраивать кифару, но державу свою он опозорил — хоть ослабляя струны, хоть натягивая». — «Так ты велишь правителю быть умеренным?» — «Не я, но бог, определивший равновесию середину. А эти вот мужи — также добрые советчики в подобных делах», — тут он указал на Диона и на Евфрата, который в ту пору еще не был с ним в ссоре. Тогда император, воздевши длани, возгласил: «О Зевс, дай мне начальство над мудрецами, а мудрецам — надо мною!» И затем, оборотясь к египтянам, он добавил: «Пользуйтесь мною, как Нилом».
29. Египтяне, жаловавшиеся ранее на чинимые им притеснения, воспрянули духом, а Веспасиан, уходя из храма, взял Аполлония за руку и привел с собою во дворец, где обратился к нему с нижеследующими словами: «Наверно, я кому-то покажусь ребячливым — чуть ли не шестьдесят лет от роду, а рвется государить! Так вот, я намерен оправдаться, а ты оправдай меня перед остальными. Никогда — даже в молодости, насколько я себя помню, — не был я рабом богатства, да и к должностям и почестям, назначаемым мне от Римской державы, относился я с таким благоразумием и с такою скромностью, что не казался ни гордецом, ни подхалимом. Бунтовать против Нерона я и не помышлял, напротив, когда унаследовал он власть — пусть не по закону, но все же по воле государевой [213] — я подчинился ему ради Клавдия, удостоившего меня быть сотоварищем своим по консульству, и, клянусь Афиной! глядя на Нероновы безобразия, я слезами плакал, ибо вспоминал Клавдия, чей великий удел достался такому вот мерзавцу! Но потом, увидев, что и после низложения Нерона народу не полегчало и что посрамленная держава пала до Вителлия, я отважился искать власти: во-первых, потому что я хочу достоинствами своими послужить людям, а во-вторых, потому что будущий мой соперник — пьяница. Право же, Вителлий для мытья тратит благовоний больше, чем я воды, так что, пожалуй, ежели проткнуть его мечом, духов потечет больше, чем крови, да к тому же от непрестанного пьянства он совершенно одурел: делая ставку, дрожит, как бы кости его не подвели, а державу ставит на кон играючи, и притом, хоть он и охоч до девок, домогается замужних женщин, говоря, что слаще-де ему любовь, приправленная опасностью; о худших бесстыдствах я умолчу, чтобы не говорить при тебе о подобных пакостях. Спокойно смотреть, как начальствуют над римлянами негодяи, я не могу, но желаю быть самим собою, сделав вожатыми своими богов, а потому и доверяюсь, Аполлоний, твоему попечению — ты ведь, говорят, лучше всех постигаешь божью волю. Итак, будь мне советчиком в заботах о земле и о море, и ежели подарят меня боги своей благосклонностью, то да исполню я назначенное, а ежели выкажут они мне и римлянам неудовольствие, то да не доведется мне докучать несогласным небожителям!»
