Поужинав и посмотрев телевизор, часам к десяти полный затаенных желаний Мурлов заходил в спальню. Перед этим он проверял обе входные двери, заперты ли, зашторивал окна и выключал в доме свет.
Начавшаяся охота не терпела легкомыслия. На неудобный — чтобы не заснуть — стул Мурлов садился нагишом, клал пальцы на узкий подоконник и замирал, превращался в пустое место. Самое первое правило для охотника — не выдать своего присутствия. Мурлов дышал мелко, едва-едва. Легкое напряжение копилось в паху. Взгляд его не отрывался от выложенной приманки.
Фонарь освещал траву. На блюдце розовели куски мяса. Покачивались ветви. Темнота неба сливалась с темнотой жестяных листов.
Мурлов ждал. Скоро он впадал в некое кататоническое (ему нравилось это слово), трансцендентное (это слово нравилось ему еще больше) состояние, длительное, неподвижное сидение, в котором затруднялся уловить собственное существование. Возможно, его не было в это время ни в комнате, ни в доме, ни где-либо еще.
Он был дух.
Полное растворение в предмете наблюдения обычно длилось около трех часов, далее Мурлов уставал, тело напоминало о себе ломотой и пощелкиваниями в суставах, затекшие без движения мышцы принимались дрожать и ныть, сушило горло. Тогда он вставал, шел к холодильнику и выпивал стакан холодного молока. Затем убирал с лужайки блюдце и ложился.
Так было четыре дня.
Как ни странно, Мурлов не испытывал разочарования. Наоборот, он ощущал необыкновенный подъем в эти дни, тугая пружина будущего сворачивалась в нем. Мурлов ловил себя на том, что, занимаясь домашними делами, часто бормочет под нос:
— Котик, котик, где ты есть?
И одергивал себя. И улыбался. И мотал головой, отгоняя соблазнительные картины. Не время, Валентин, не время.
На пятый день Мурлову пришлось уехать в город.
Хоть он и пытался напрочь порвать всяческие связи, когда-то крепко державшие его в коробке городской квартиры, растрепавшиеся и тонкие ниточки знакомств, приятельств, родственных обязательств нет-нет и связывались в узелки, выдергивая Мурлова из облюбованного домика в садоводстве на свадьбы, похороны, дни рождения и прочие мало к чему обязывающие события не его жизни.
В таких случаях он часто держался вызывающе, или молчал, или нес какую-то чушь, был мрачен и язвителен, ничего не дарил, никого не поддерживал, чем в результате и отвратил от себя большинство людей, с которыми так или иначе когда-то пересекался. Они были ему чужды. Они его не интересовали. Они возбуждали в нем холодную злость.
