— Спасибо.
Он забыл в библиотеке пальто и вышел, прижимая сборник к груди, как ребенка. Дождь сеял с неба. В голове Лемгюйса толклись мысли о том, чтобы пойти домой, к жене, но через некоторое время он обнаружил, что вернулся в свой кабинет. Конечно, подумалось ему, конечно. Он оглядел пустые стены, смахнул пыль со стеклянных дверец книжного шкафа, за которыми белели пустые папки. Осознав вдруг, что безостановочно выписывает кривые от окна к двери и обратно, Лемгюйс остановился.
Так. Если это не розыгрыш, не психоз…
Он снова перечитал рассказ Мими Фланески, потом пролистал весь сборник в поисках рассказа о Ларсе Крамере и его маньяке, но не нашел. Облегчения это не принесло. Ведь если… если… То Ларс Крамер мог быть в любой другой книге.
Лемгюйса заколотило.
— Я, кажется, сошел с ума, — сказал он матерчатым жалюзи на окне.
Нет-нет, попробуем мыслить разумно. Ему же еще удается мыслить разумно? Всегда удавалось. Хотя у «всегда» сейчас очень зыбкие границы. Предположим, да, предположим самое невероятное, предположим, что Вероника — персонаж рассказа. Может он такое предположить? Лемгюйс кивнул самому себе. Почему нет?
Пусть Вероника каким-то образом (ха-ха) ожила и продолжила жить (еще раз ха-ха) после окончания рассказа. Тогда, конечно, объяснимы проблемы с памятью. Если жизнь персонажа не имеет предыстории, то какого черта в ее голове должны храниться воспоминания? Ее не существовало до первых строчек!
Гладко, да? Многое объясняет. И безрезультатный гипноз, и общую дезориентацию. Персонаж прожил короткие три страницы, у него больше ничего нет. Ни прошлого, ни будущего. Как у Эрчкера, Санчес, Крамера. Они отбыли свое, отстрадали, отохотились, реализовали авторский замысел. Все. Это даже не воскресшие мертвецы. Это фантомы. Духи, почему-то обревшие плоть.
А возможно, открылось вдруг Лемгюйсу, что все вокруг являются героями книг, только жизни кого-то — это новеллы и миниатюры, а судьбы других растянуты в повести и романы, производственные, мелодраматические, сентиментальные, трагические, в эпопеи и многотомники, где у персонажей есть полноценное детство, и дни их наполнены памятью, как колодец — свежей водой, и они помнят, как зовут жену, что им дарили на пятнадцатилетие или как они бежали по мосту от призрачного локомотива.
Они все обитают здесь, потому что это их мир.
И его мир тоже.
Лемгюйса замутило. Он то ли шагнул, то ли упал, но неожиданно оказался на полу в маленькой комнатке. Дождь постукивал в стекло. С головой закутавшись в одеяло, Лемгюйс застыл перед радиоприемником. Хриплый голос Тима Уолбрука доносился из динамика.
