— Картофелин пять или шесть, — тихо сказала Таня, отклоняясь на сумки.
— Ты осторожней! — поймала ее за кофту Лидка.
Округлила зенки в пять царских копеек.
— А чего?
— Ничего! С мятого щавеля никакого вкуса. Про ферментацию слышала?
— Нет, — мотнула головой Таня.
Прядка волос выбилась из-под платка, и она быстрым движением заправила ее за ухо.
— В общем, киснет щавель быстро, если его помнешь, вянет, — заявила Лидка. — Или сразу в суп, или на помойку.
— Зачем же на помойку?
— Затем, что толку нет! — окрысилась Лидка. — Трава и трава, без вкуса и запаха. Травы вон, рви не хочу.
У нее никогда не хватало терпения что-то объяснять, и она вместо этого злилась. Лицо делалось краснющее, будто краской помазали.
— А если поморозить? — спросила Таня.
— Ну, разве что.
Лидка сморщилась, когда ее притиснули сбоку. К остановке площадка перед створками набивалась страждущими, словно от того, кто выберется из автобуса первым, зависела жизнь или премия.
Таня снова подивилась количеству пассажиров. Решительно не понятно, куда все едут. С окраины же? С окраины. Ну, кто-то на промежуточных влез… А на окраине и нет ничего, промзона. Ремонтное депо да завод инструментальной оснастки.
Ах, вдруг поняла она, это ж все заводские. Только чистенькие, не со смены. Да и какая смена в девять утра заканчивается? Не в три же смены работают. Дай бог, что вообще по нынешним временам работают. Но едут. Не туда, обратно. С собрания что ли какого?
Таня подняла глаза на крупного мужчину, похожего на актера Бориса Андреева, который, чуть склонив голову под низким потолком, пустым взглядом смотрел ей в вырез куртки, не на грудь даже, там все плотно было упаковано, а на шею.
— С завода? — спросила она, отстраняясь от режущей кромки Лидкиной шляпы.
В глазах мужчины проступила некая осмысленность.
— Екнулся завод! — громогласно объявил он.
От его голоса по салону прошло движение, и все вдруг заговорили разом, объединенные общей болью. Таня в этом гвалте выхватывала только отдельные фразы, то про расчетные листки без денег, то про мордатого директора с охраной («на „мерсе“ приехал»), то про то, что уникальные станки пойдут на металлолом. Уже решено, контрактов нет, ничего никому не нужно.
Автобус остановился.
— Пять тысяч харь — на улицу! — объявил крупный мужчина, снова найдя глазами Таню, и в людской толчее пропал снаружи.
Стало просторнее. Все-таки ближе к центру города.
Пять тысяч, обмирая, подумала Таня. Господи, где ж они в наших палестинах работу найдут? Все ж на рынок ринутся, перепродавать свое и чужое. Покупать только кто будет? Ох, мать-перемать.
