Чувство негодования охватило меня.
Я постоял возле ажурных ворот дворца с орлами и гербом. В эти ворота Халтурин, когда он работал во дворце столяром, проносил динамит, чтобы взорвать Александра Второго вместе с его дворцом. Всегда, когда я вспоминаю об этом, в глубине души сожалею, что покушение это не удалось, хотя я, как ты знаешь, никогда не был сторонником террора.
Осмотрев дворец, я вышел к Невскому. Навстречу мне двигалась колонна солдат; передние несли транспарант с надписью:
НИКОЛАЯ КРОВАВОГО
В ПЕТРОПАВЛОВСКУЮ КРЕПОСТЬ!
Час возмездия пришел.
Прохожий, одетый совсем не по сезону, в летнем пальто, в шляпе, с тонким портфелем под мышкой и папироской в зубах, рассказал мне, как проехать в Таврический дворец.
У Александровского сада я сел на трамвай № 7 и поехал по Невскому…
Обнимаю, крепко целую тебя, маму.
28 марта 1917 г.
Петроград».
«…Трудно описать, что творится в Петрограде!
О самом городе, о том, какое он на меня произвел впечатление, я писал тебе в первом письме. Теперь о другом — не о прошлом Петрограда, а о его настоящем.
Но продолжу нить своего повествования.
У Литейного проспекта я пересел на другой трамвай и поехал в сторону Шпалерной улицы, где находится Таврический дворец.
Во времена Екатерины это была усадьба ее фаворита князя Потемкина-Таврического — одноэтажный, каменный, широко раскинувшийся за чугунной оградой желтый дом с тремя портиками: в центре и по бокам. После революции 1905 года дворец был переделан под Государственную думу. Теперь здесь штаб революции.
В воротах дворца меня обогнал мальчишка в серой солдатской шапке, с парусиновой сумкой через плечо. Из сумки торчали газеты.
— «Правда»! — кричал он. — Свежая «Правда»!
Я подозвал его.
Мальчишка подбежал ко мне, выдернул из сумки газету, взял деньги и побежал во дворец.
Пока я шел к главному портику дворца, я успел просмотреть извещение о созыве совещания представителей Советов рабочих и солдатских депутатов. В списке приглашенных городов значился и наш город.
Открыл тяжелую, высокую дверь с бронзовой ручкой. Вестибюль дворца был полон вооруженных солдат. Казалось, дворец только что был занят. Вместе с тем было торжественно тихо, слышно было только, как где-то стрекотали пишущие машинки. Солдаты стояли с ружьями у входа, иные бесцельно бродили по вестибюлю, третьи сидели на ступенях широкой лестницы, сосредоточенно покуривая козью ножку и с затаенным сомнением поглядывая вокруг: а как бы не случился обратный «перевертун»… Петроград полон слухов. В Таврический дворец доходит тревога о зреющей на фронте, в ставке главнокомандующего, контрреволюции: верные монархии генералы готовят поход на Петроград, они не могут простить Николаю, о котором Распутин говорил, что у него «внутри не хватает», что тот слишком поторопился отречься от престола. Он это сделал, говорят они, будто «сдал эскадрон», а не трон всероссийского монарха. Между тем, думают они, еще не все потеряно, еще можно бороться. Ночью по городу носятся какие-то неуловимые черные автомобили, и из них раздаются выстрелы, разящие представителей народной милиции. В столице сейчас две власти: Временное правительство, составленное из депутатов Государственной думы (оно занимает правое крыло Таврического дворца), и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов (он занял левое крыло дворца). Петроградский Совет, за которым стоят вооруженный гарнизон и пятьсот тысяч рабочих, с каждым днем приобретает все большую силу. Но «вожди» Совета — меньшевики и эсеры, — считая, что «власть, идущая на смену царизму, должна быть буржуазной» (политические буквоеды!), не берут управление государством в свои руки. Правительство же, взявшее власть, с каждым днем теряет доверие в народе. Революция остановилась на полдороге. Решение социальных вопросов, выдвинутых революцией, откладывается. В Совете депутатов и во Временном правительстве говорят: «Соберется Учредительное собрание и все решит». Учредительное собрание стало чем-то вроде огнетушителя, которым гасят пожар революции.
