[48]: когда плоть здорова, воздержится от утучняющего, когда же больна, или страдает, или приобщилась скорбям и обстояниям, будет пользоваться едой и питием как лекарствами для исцеления от того, что мучит; воздерживаться же будет от душевных зол, гнева, зависти, тщеславия, уныния, многоглаголания и неразумной подозрительности, благодаря во имя Господа.
(15)Итак, достаточно это определив, снова преподнесу некое увещание твоей тяге к учению. Беги, сколько есть сил, общения с людьми бесполезными и непомерно украшающими кожу, хотя бы они были и православные — никакие не еретики*, но поврежденные лицемерием, и хотя бы они и думали долгое время прикрываться сединами или морщинами. Хотя бы ты ничем и не повредился от них, по причине благородства твоего нрава, но, самое меньшее, ты разгордишься или вознесешься, осмеивая их, что уже есть вред для тебя. Но более света в окне* ищи благочестивого общения мужчин и женщин, дабы через них, как мелко написанную книгу*, ты смог ясно увидеть и свое сердце, и посредством сравнения мог испытать свою беспечность или свое нерадение. (16) Ибо и цвет лица, играющий под белизной волос, и вид одежды, и скромность слов, и благочестие речей, и тонкость мыслей укрепят тебя, хотя бы случилось тебе быть в унынии. Ведь одеяние мужа, и стопа ноги, и смех зубов возвестят яже о нем[49], как гласит мудрость.
Итак, начав повествование, [никого] в городах, в селениях или пустынях не оставлю тебе неизвестными словом. Ибо не место искомо, где жили они, но образ произволения[50].
Впервые вступая в град Александрию <во второе консульство Феодосия, великого царя, который и ныне пребывает среди ангелов, благодаря своей вере во Христа>, встретил я в этом городе мужа дивного, всячески украшенного нравом и ведением, Исидора пресвитера, гостинника Александрийской церкви. О нем говорили, что первые юношеские брани он выдержал в пустыне. Видел я и келью его в Нитрийской горе. Застал же я его старцем лет семидесяти, который, прожив еще пятнадцать лет, скончался в мире. (1.2) До самой кончины он не носил льняной одежды, кроме покрова на голове, не принимал омовения и не ел мяса*. И было у него по благодати такое дородное тело, что все, кто не знали его образ жизни, думали, что он живет в роскоши. Если захочу рассказать по порядку о добродетелях его души, недостанет ми времене[51]. Он был столь человеколюбив и мирен, что и самые враги его, неверные, почитали его тень по причине его чрезвычайной доброты. (1.3) И такое имел знание святых Писаний и Божественных догматов, что и во время самих братских симпосиев был восхищен умом и безмолвствовал. И когда просили рассказать виденное в исступлении, говорил, что странствовал помыслом, захваченный неким созерцанием. Видел и я, что он часто плачет за столом, и, спрашивая причину слез, слышал, как он говорил: «Стыжусь принимать бессловесную пищу, будучи словесен*, и долженствуя пребывать в раю сладости* по данной нам от Христа власти». (1.4) Будучи известен всему римскому сенату и женам власть предержащих, так как приходил «туда» сначала с Афанасием епископом, затем с Димитрием епископом, и, избыточествуя богатством и обилием владений, ни завещания не написал, умирая, ни номисмы не оставил, ни дела родным своим сестрам девственницам. Но предал их Христу, говоря: «Создавший вас устроит вашу жизнь, как и мою». А вместе с его сестрами жило сообщество из семидесяти девственниц.
