— Увы, Дмитрий Николаевич, — нашел мужество признать он, — я имел несчастье сильно переоценить свое значение в министерстве. Все что мне удалось, это перевести бедную девочку в отдельную камеру, и теперь среди ее соседок нет проституток и воровок.
— Что же, спасибо и на этом, — вздохнул подпоручик.
— Все не так плохо, — поспешил успокоить его князь. — Никогда не думал, что скажу это, но у нас теперь, слава богу, есть гласный суд присяжных и когда дойдет до него, вашу протеже, несомненно, оправдают. Просто…
— Что, просто? — насторожился Будищев.
— Вы позволите говорить с вами откровенно? — немного помявшись, спросил чиновник.
— Я требую этого!
— Ну, хорошо. У меня сложилось впечатление, что вы, мой друг, очень сильно оттоптали кому-то ногу среди сильных мира сего.
— Но, кому?
— Ах, если бы мне знать, — с неподдельным сожалением пожал плечами Мещерский. — В таком случае, я, скорее всего, смог бы решить этот вопрос. Нет, ваш недоброжелатель действует исподтишка, очень осторожно.
— Это может быть Ковальков?
— Кто, простите?
— Жандармский ротмистр Ковальков.
— Господь с вами! Тоже мне нашли серого кардинала. Он же пустое место в блестящем мундире. Ничтожество. А почему вы спросили?
— Он единственный, про кого можно сказать, что я оттоптал ему ногу. Хотя нет, был еще Бриллинг.
— Это из каких Бриллингов?
— В гусарах служил…
— Ах, да, припоминаю, была какая-то скандальная история, за которую его перевели из гвардии в Закаспийский край. Вы в походе с ним повздорили?
— Не совсем. Я в некотором роде, и был той скандальной историей.
— Любопытно! Но тоже вряд ли. То есть, подлости этим господам на подобное вполне хватило бы, а вот необходимых связей точно нет.
— Тогда что?
— Я не знаю. Могу сказать лишь, что это очень опасно для юной мадемуазель Филипповой.
— Почему?
— Видите ли, мой друг, тюрьма такое место, где угодивший в нее человек целиком и полностью зависит не от закона, а от прихотей его служителей, причем самого низкого ранга. Вот взбредет в голову какая-нибудь отвратительная блажь надзирателю, и он может учинить любую пакость.
— Какую? — похолодел Дмитрий.
— Да любую! Принудить к сожительству, или перевести в камеру к таким персонажам, что братья Гримм от страха вздрогнули бы. Или спровоцировать на неповиновение и подвести под порку розгами. Она ведь из мещан?
— Да.
— Тогда нет никаких препятствий.
— Но ведь телесные наказания для женщин запрещены?
— Конечно, запрещены. Только вот в нашем богоспасаемом отечестве строгость законов издавна компенсируется их всеобщим неисполнением. Увы, упадок нравов в народе таков, что без кнута не обойтись…
