— Фриштыкать-то будете? — поинтересовалась девушка, покончив с прической.[20]
— Нет, — невольно улыбнулась Люсия. — После прогулки.
Поскольку вся остальная прислуга в доме была выходцами из Германии, говорили в нем зачастую тоже по-немецки. Оказавшаяся таким образом единственной русской среди них Маша, хоть и не освоила наречия алеманов, иногда вставляла в свою речь немецкие словечки, неизменно веселя этим свою молодую хозяйку. Вообще, несмотря на разницу в статусе, девушки быстро сошлись и стали почти подругами.
— Батюшка ругаться будут, — поджала губы горничная, которой вовсе не улыбалось пропустить завтрак и потом давиться на кухне тем, что ей оставят, под презрительным взглядом кухарки.
— Оставь, — слегка поморщилась не подозревающая о таких нюансах барышня. — Он даже не заметит моего отсутствия.
— А братец? — сделала последнюю попытку Маша.
— А он разве дома? — высоко подняла брови Люсия.
— Да куда же ему деваться? — прикинулась дурой девушка, прекрасно знавшая, что записавшийся вольнослушателем в Михайловскую артиллерийскую академию Людвиг усвистал из дома ни свет ни заря. Ему нужно было встретиться с каким-то товарищем и обменяться не то чертежами, не то конспектами.
Как ни старалась Маша, ей так и не удалось убедить свою молодую хозяйку позавтракать, так что волей-неволей пришлось сопровождать ее на прогулку. Но тут уж ничего не поделаешь.
А вот кто действительно был рад оказаться за стенами особняка, так это Сердар! В мгновение ока пронесся он по пустынным аллеям маленького парка. Залез во все сугробы, обнюхал с опаской глядящего на него дворника, обгавкал для порядка редких прохожих за оградой и, не обнаружив нигде исчадий ада, которых люди отчего-то зовут котами, совершенно успокоился.
— Надеюсь, ты рад? — невольно улыбнулась глядя на довольную морду щенка Люсия.
— Вав, — степенно отвечал тот.
— Еще бы не рад, оглоед! — пробурчала про себя Маша, но под внимательным взором будущего волкодава осеклась и сочла за благо в дальнейшем помалкивать.
А Люсия, тем временем, как и полагается романтичной особе ее лет, предавалась мечтам о том, кто подарил ей Сердара.
— Думает ли он обо мне теперь? — чуть слышно спросила она.
— Конечно, думает, барышня! — убежденно отвечала посвященная в сердечные тайны своей хозяйки горничная. — Разве же может быть иначе?
— Да может он и вовсе спит, — больше из духа противоречия возразила юная баронесса, втайне надеясь, что наперсница станет ее разубеждать.
